не для обороны, а в качестве форпоста для нападения, центра силы, из которого планировалось вести некие наступательные действия? Но почему же в таком случае миллионер за много лет так ничего и не предпринял?

Глава двадцать пятая. В редакции. Не хочу быть русским. Проститутка. Новое убийство

В понедельник я решил прийти на работу на час позже обычного. Расчёт был прост: если преступнику известно о расследовании, то моё долгое отсутствие заставит его попотеть. Кто знает, что я рассмотрел тогда на фотографии в особняке? Может быть, тайна, которую он запоздало пытался спрятать, уже раскрыта, и теперь полиция вовсю готовит аресты? Вдруг мне повезёт, и преступник не сможет скрыть волнения при моём появлении? Но эта военная хитрость не удалась – мой приход остался совершенно не замеченным. Журналисты были заняты летучкой – делом шумным и хлопотным, определявшим планы газеты на неделю вперёд. Саша бурно спорил с Милинкевичем по поводу цикла мавринских репортажей, убеждая того дать на первой полосе интервью с председателем колхоза. Милинкевич, подозревавший в тексте крамолу, уговаривал юношу сократить его и, кроме того, собирался задвинуть материал в подвал третьей страницы.

– Ну вот ты пишешь, например, что в деревне в прошлом году кладбище размыло, и всё лето запах стоял, – брезгливо морщась, рассуждал Милинкевич. – Нужна ли в газете эта чернуха?

– Нужна! – кричал Саша. – Если в жизни она есть, то и в газете быть обязана! Это наши люди, наш народ, что же мы – отвернёмся от них? Руссо ещё говорил, что видеть несправедливость и молчать – значит самому в ней участвовать.

– Но и с несправедливостью надо бороться достойными методами, а не бульварными, ты меня уж прости, приёмами. Если хочешь привлечь к делу внимание, то надо и подавать его достойно, в традициях, так сказать, нормальной, уважающей себя прессы, которая имеет…

– Да, да, я понял! Мы тут все такие чистенькие, свеженькие, в белых перчатках, – гневно улыбаясь, перебил его Саша. – Увидев дерьмо нужно, конечно, зажать носик надушенным платочком, зажмуриться, и мимо поскорее на цыпочках пройти. Нет уж! По мне так надо рукава засучить, лопату взять, да разгребать, пока следа не останется. А тем, кто против – этой же лопатой по лбу!

Этот спор продолжался до обеда. Не в силах убедить Сашу, Милинкевич даже привлёк к делу главного редактора. Но тот, к его удивлению, на этот раз взял сторону молодого человека и даже назначил его выпускающим редактором двух следующих номеров, в которых планировались репортажи из деревни. Видимо, Францев был прав, и мавринская история действительно разрабатывалась газетой по чьему‑то заказу. В ином случае осторожный Стопоров, хорошо знавший Сашины бунтарские замашки, ни за что не позволил бы ему такой свободы…

На время обеда страсти утихли, но по его окончании вспыхнули с новой силой. На этот раз повод для спора дал доселе молчавший Францев.

– Сань, раз уж тебя выпускающим назначили, я бы хотел предложить в следующий номер критический материал, – с наигранным простодушием заявил он.

–Что за материал? – насторожился Саша.

– Оппозиционный. Ну, знаешь, в твоём стиле. Читатель прислал.

– Какой ещё читатель?

– Ну обычный – студент. Учился в США по обмену, и недавно ненадолго приехал в город… Вот, послушай. Заметка называется: «Не хочу быть русским!»

Францев откинулся на спинку кресла и начал читать:

«Мне противны ваши обычаи, ваша лень, ваши драки, ваша наглость. Вы не умеете работать, а умеете завидовать. Не имеете никакой деловой жилки, по сути вы все – рабы, а жалуетесь на начальство, которое вас зажимает. Вы неприветливы, ходите с хмурыми рожами, никогда не улыбнётесь, и по виду понятно, что у вас снега зимой не допросишься. Если тебе не нахамили в магазине, на улице, в транспорте, то считай, что день прошёл хорошо. Ненавижу как вы обставляете жилища – уродская мебель из ДСП, уродские слоники, уродские писающие мальчики, уродские ковры на стенах. И никакой индивидуальности. Ходишь по знакомым и даже не можешь понять, у кого только что был. Вы все нищие и жалуетесь на богатых и ненавидете их, но все же и мечтаете ими стать. Причем, богатые – это та еще песня. В Америке богатого не отличишь от бедного. Человеку не в западло носить кроссовки за 30 баксов, здесь же каждый разбогатевший в худших традициях негра из Гарлема, выпустившего платиновый диск, обвешивается брюликами, покупает дорогую машину, сажает на клешню золотой ролекс и гадит на окружающих. В США у меня было много богатых друзей, про которых я знал, что если не они сами, то их родители получили свои деньги честно. У вас же если есть хотя бы миллион баксов, то обязательно человек вор, взяточник, или редчайшая тварь, с которой стыдно за руку здороваться. Ни одного богатого не видел, который не выставлял бы деньги напоказ. Ваши чиновники – все воры и вымогатели, без взятки невозможно получить ни одну бумажку. Мне надо было менять паспорт, так тетка в паспортном столе час сверлила меня глазками, и намекала на что‑то, а когда я не понял, написала мне такой список требуемых бумажек, идущих от Царя Гороха, что волей‑неволей все стало ясно. Ваше искусство – все какое‑то дерьмо, подражающее Западу. Я чуть не сдох от стыда, когда три года назад приехал на каникулы с другом‑американцем, и из всех дыр и щелей неслась на картавом английском какая‑то унылая дрянь, и оказалось, что это русская группа, поющая на английском. Нет ни одного даже сериала оригинального, все слизано так или иначе с американских, причём не с самых лучших. Да, мне было тогда очень стыдно. Я‑то вещал товарищу про великую русскую культуру, а где она? На самом деле, оригинальной культуры, какого‑то народного творчества вы все стыдитесь. На западе никому не стыдно за кантри‑музыку, у неё есть своя огромная ниша, и многие кантри‑музыканты популярнее поп‑исполнителей, у вас же все краснеют при упоминании балалайки, и народную музыку слушают одни унылые старые перцы. Ваши женщины – проститутки, не уважающие себя. Например, с Томом, с парнем, которого я привез, 20‑летняя девчонка, с которой я познакомил его, переспала на первом свидании, и все две недели, что мы тут были, намекала на то, чтобы он увёз её в Америку. Такой же успех был у других девок на кафедре лингвистики, куда мы ходили готовить доклады. Стоило сказать, что он американец, девки таяли и начинали бегать за нами. Всё, что у вас есть, вы обгадили. Стоит выйти на