Огромные расстояния между населенными пунктами при оживленной торговле требовали большого гужевого транспорта. Таможенные книги XVI–XVII вв. рисуют нескончаемые вереницы обозов санных, тележных, бороздивших просторы Севера в самых различных направлениях. Флетчер (XVI в.) пишет, что ему иногда удавалось за один день подсчитать при встрече по дороге около тысячи подвод, груженных разным товаром, хлебом и солью по преимуществу. Летом подводы шли по берегам рек, зимой же приходилось выбирать новые, необъезженные дороги. «Извозных мужиков», «проводников» полагалось не более одного на две подводы при однолошадной запряжке.

За день проходили не более 50 верст, делая дневной отдых через двое суток. Извозный промысел считался одним из самых тяжелых – из-за метелей, снегов, ростепелей, бездорожья. «А волоки по дорогам великия, по пяти сот верст и более, и мосты де на волоках обволялися и коренья отопталися… летом грязь да камень, а зимою снеги глубокия… дороги снегом заносит, и корму людского и конского купитн негде», – писали правительству в своих челобитных возчики северосибирского тракта в XVII столетии[393]. Лычная упряжь рвалась, оглобли вывертывались. На насте лошади ранили себе ноги, на льду совсем не шли, спотыкались. Чтобы провести лошадей на другой берег, «обозным мужикам» приходилось снимать свою «одежонку», расстилать ее на лед и по таким «одежным дорожкам» проводить падающих лошадей. Лошадям скармливали остатки овса, а потом и свои сухари. Тяжелую кладь много раз вынимали из сугробов, снова увязывали ужищами при страшном морозе. К самым частым заболеваниям «извозных мужиков» относились обморожения, «угрызения зверем», «остуды тела», но в еще большей степени – вывихи, переломы костей, раздробления, разможжения частей тела, нередко смертельные, потому что на раскатах и ухабах людям приходилось беспрестанно силою своего тела поддерживать телеги и сани. Извозный промысел не иначе назывался в народе, как «каязнь (казнь, наказанье) божья». Отъезд в дальнюю дорогу для рядных людей нередко был равносилен смерти; собирались в путь, как на рать, с женскими причитаниями.

В Печорском крае, на Соловках, на Коле русскими с самого начала своего появления была хорошо освоена оленья упряжка. Среди старожилов этих местностей в XVI и XVII вв. встречаются фамилии «Райдиных» – от «райда», как называлась у русских погонщиков оленья упряжка. К сожалению, об условиях их труда и быта памятники рассказывают скупо.

Ни один промысел не был так развит на Севере, как охота на пушного зверя и дичь. Она притягивала к себе почти все мужское население, способное владеть оружием. Охота наложила неизгладимый отпечаток на весь быт северянина, его экономику, здоровье, физическое состояние, обеспечивая ему средства к существованию.

Огромные усилия требовались от охотника, когда ему было надо обмануть, перехитрить зверя, птицу, заманить их, поймать живьем, обучить, «привадить». Много ума и сообразительности вкладывалось в самое устройство орудий лова, приманок. На тюленьих промыслах, чтобы не «исполошить зверя», забойщики сверх теплой одежды, под цвет снега, надевали белую рубаху с таким же капюшоном («кукля»). При установке капканов на волка охотнику иногда приходилось ходить по снегу задом, наступая след на след. Для поимки глухарей изобретались чучела из соломы, ветвей по форме птицы с надетыми на него одеянием из разноцветных сукон.

Север славился своими соколами и кречетами еще в пору Новгородской феодальной республики. С Колы и Таймыра этих птиц доставляли в Киевскую Русь, а также в Европу и Азию. Еще при Иване Грозном в Вологде существовал этапный пункт для соколов с Кольского полуострова со множеством пойманных голубей для корма хищникам. Поэтому северяне исстари были «знатнейшими» соколятниками и кречетниками. «Вабление» (обучение сокола) относилось к одному из утомительных видов охотничьего труда. Учить птиц надо было, начиная с раннего утра, когда ястреб в темноте еще не проснулся. Охотник проводил около птицы бессонные ночи неделями, а без помощника, с которым попеременно делился сон, обучение было невозможно.

Охота на каждом шагу таила смертельную угрозу. Опасны были и встречи с «сохатым», и схватки с бурым медведем, а в особенности с «ошкуем» (медведем белым) или «фокой» (моржом). Рыси набрасывались на охотника неожиданно сверху, с деревьев. Пойманного в капкан и вырвавшегося волка было очень трудно изловить, а, недобитые, они часто наносили охотнику опасные повреждения. При беге промысловиков на «ламбах» (широких водяных лыжах) в погоне за тюленями на море по шуге, вешнему льду и некрепким льдинам нередко были случаи, когда охотники проваливались в пучину и тонули.

Охотничье снаряженье в старину было очень тяжелым (лук, колчан со стрелами, копье). В кремневых ружьях, известных уже с XVI в., в дождливую погоду порох не зажигался, отсыревал, или его сдувало ветром с полок, и замок приходилось всегда держать под тряпицей. Нужна была с детства выработанная сноровка, чтобы одного зверя убить в глаз, другому прострелить голову маленькой самоделкой-дробинкой. Охота проходила далеко от жилья, при бессонных ночах, в бураны, в холод, с опасностью погибнуть от голода, цинги, простуды, замерзания. Летом нападали комары, слепни, оводы, мошки, на земле кусали желтые муравьи, клещи. На северных миниатюрах XVI–XVII вв. нередко изображались эти опасные охотничьи сцены. Но наряду с этим охота имела много положительных сторон, влиявших благотворно на состояние организма человека. Она тренировала волю, развивала сообразительность, закаляла его бесстрашие, смелость. Пребывание на воздухе, в беге, движении, среди могучей девственной природы укрепляло здоровье.

Духовная культура

Города Севера исторически рано стали очагами высокой культуры. С начала XIII в. в Устюге Великом велось вплоть до конца XVI в. систематическое летописание.

Летописи составлялись и в Перми, на Двине у Антония Сийского. Из Белозерска происходит много рукописей от XV–XVII вв. Некоторые из них носят характер краевых энциклопедий с подробной характеристикой местной истории и народного быта. Большие библиотеки были в Соловках, Белозерске, Сольвычегодске. Строгановская библиотека насчитывала около 200 книг (XVI в.). Желая отобразить книжную грамотность соловецких жителей, древний художник XVII в. на фоне острова изобразил всадников, подвозящих из Москвы книжные пачки.

Уже в XIV в. в Устюге имелись школы. Происходящий из Устюга Стефан Пермский (умерший в 1396 г.) «детищем бысть вдан грамоте» и пишет о себе, что он «научил же ся в граде Устысзе всей грамотичней хитрости и книжной силе»[394]. Обучение детей проводилось, кроме школ, и на дому и не только церковными дьячками, но и «дидаскалами» (учителями) из среды светских дьяков. Из жития Мартиннана Белозерского, составленного не позднее первой половины XVI в., известно, что он еще мальчиком был отдан в родном городе «на обучение грамоте к дьяку мирскому к Алексею Павлову», который жил неподалеку и заянятием которого было «книги писати и учити ученики грамотныя хитрости»[395].

На Севере всегда было больше грамотных, чем