сажали молодую рябину или березку (по летописному преданию, на могиле Ермака в силу поэтических северных традиций была посажена кудрявая березка). Из-за местных условий практиковалось относительно неглубокое захоронение в почве. Для предупреждения разрывания могил росомахами и в особенности лисами, песцами могильные холмы «грудно» заваливали дубьем, толстыми деревьями, пнями, тяжелым хворостом. На Соловках даже в неэпидемическое время трупы в могилах клались послойно в три ряда и более, «и смрада николиже бысть»[392].

Водоснабжение на суше не представляло для северян большой трудности. Край был снабжен природной водой в изобилии. «Живцовой воде», т. е. воде из ключей, родников, подземной водяной жилы, отдавалось предпочтение перед речной и озерной, хотя и в открытых водоемах пресная вода неизменно поражала первоселов своей прозрачностью и «сладостию велиею». В зимнее время пользовались водой из прорубей, служивших одновременно местом для подледного лова рыбы. На миниатюрах Жития Антония Сийского (XVI в.) можно видеть приусадебные колодцы с журавлем или воротом.

Колодезные срубы сверху украшались деревянными оголовками. В некоторых случаях северяне прибегали к проведению воды путем прокопов из далеких мест. Наиболее ранние гидротехнические работы подобного рода были произведены на р. Сухоне и относятся еще к XIII в. Иногда соединялась целая система озер, лежавших на разных уровнях, причем получался большой водосброс, использовавшийся для разных нужд. В середине XVI в. на Соловках все 70 пресных озер были соединены «прокопами с трубами» друг с другом. Часть из этих озер служила для мытья одежд, в других мыли посуду, использовали для водоснабжения, водопоя скота. В культовых вотчинах Подвинья самотечные водопроводы в XVI в. были проведены к жилым помещениям и на монастырскую кухню.

Санитарные условия труда «работных людей» Севера

Особый интерес представляют в этом смысле условия труда так называемой «покруты». «Покручениками» называлась промышленная артель, посылавшаяся предпринимателями на дальние расстояния за пушным зверем, добычей рыбы, птицы, за медом в бортные леса. Члены такой артели на условиях кабального договора обязывались доставлять хозяевам предприятия продукты своего промысла, из которых только одна треть оставалась у покрученика. Хозяин за представленную ему львиную долю добычи обязывался снабжать покручеников орудиями лова и продовольствием. Покрута в составе обычно не менее 15–30 человек уходила на промысел не менее как на год, а иногда и на три-четыре года, отрываясь от семьи, родных очагов, становясь лицом к лицу с многочисленными опасностями, с которыми было сопряжено их ремесло.

Размещаясь во временных шалашах, покрытых хвоей, берестой, в наспех срубленных полуземлянках – избушках без окон, топившихся по-черному, покрученики снабжались предпринимателями самой скудной одеждой, частью в готовом виде, частью материалом. По договорам XVII в. покрученику полагалось на год: кафтан шубный, четыре пары обуви, две пары штанов, две рубахи, три пары рукавиц-варег и в запас 10–12 аршин сукон белых. Однако условия эти никогда не выполнялись, вместо сапог выдавались чарки, уледи; сермяжное сукно было гнилое, шубенки-сколоты с вылезшей шерстью, поношенные. Обрывок войлока для постели считался роскошью. Больше спали на камыше, хвое, моховой подстилке, древесных стружках, сене. Одеяла были хотя и овчинные, но «без пуху», потому что вытирались от давнего употребления. Одно такое «хозяйное» одеяло полагалось на двоих, поэтому покрывались им или чередуясь ночами, или вдвоем на одной постели. Мыла не полагалось.

Пищу варили часто в промышленных котлах, в которых иногда бучилось белье. Пища добывалась самими же покручениками в основном в лесах и на море, потому что хлеба, сухарей, крупы, соли от хозяина не хватало. При том же хозяйское продовольствие, как правило, отличалось недоброкачественностью. Мука была «худая: отруби да песчаная». Естественно, что цинга, сухарные поносы были бичом покручеников. Постирать белье было негде, выжарить около очага на середине чума паразитов «срама ради» было неудобным. Покручеников «била трясавица» (малярия), они заболевали «сонной одурью» (таежным энцефалитом), «огневицей» (сыпным тифом). Некоторые совсем не возвращались к семьям – их поглощала тайга, море, губили льды и мороз. В наше время трудно даже представить, какими непосильными трудностями сопровождалось многолетнее пребывание этих людей в суровой глуши. Работать покрученики были обязаны без ослушания, что прикажут хозяева. Последние же обращались с «людьми своими работными» бесцеремонно, нередко жестоко избивали их «не ведомо за что». Протесты, жалобы к воеводам, другому начальству не принимались, а вызывали акты еще более свирепого самоуправства. Не без основания покрученики называли себя «невольниками», а свою долю – «горьчае желчи».

Своеобразен и тяжел был труд поморов. Борьба с лютым морским зверем, крушение судов, утопление в волнах моря, затирание людей льдами, голодовки подробно описаны в Соловецких патериках.

Представление о труде и быте «плавной» службы на северных реках дают жития и таможенные книги XVI–XVII вв. Движение по этим рекам всегда было оживленным. Навигационный период падал на апрель – сентябрь, а иногда суда отправлялись «со льдом вместе». Переход вверх по Двине иногда длился весь сезон, приходилось прибегать к шестам, тяге бичевой, «завозу» (буксиру). Древнее строительство знает множество разнообразных судов: обласы, баркасы, каюки, соймы, поуски, байдары, струги, лодии с насадом и др. Но, кажется, самыми распространенными были дощаники, достигавшие до 50 м в длину и грузившие по нескольку десятков тысяч пудов соли, кричного железа, сена, ржи, хмеля, кожи, рыбы, пассажиров.

Команда дощаника («ярыга», «осадчики», «люди делавыя», «люди работныя», «гребцы») состояла из наемных сезонных рабочих, которыми обычно были местные бедняки-крестьяне, иногда доходила до 30 человек на одном дощанике.

Речной корабль в большинстве случаев имел одну палубу, на которой, судя по древним рисункам, располагались «чердаки» (каюты) из досок, луба, рогожи, рядна. Чердак, как место привилегированное, представлялся «коснику», «кормчему» (штурману), знатным пассажирам, рядовые же пассажиры и вся остальная ярыга не имела места для ночлега – они размещались или в отсеках, или прямо на палубе.

«Возжигати огнь» на кораблях по древней традиции возбранялось, но на некоторых судах описаны камбузы в виде примитивных глинобитных печей на глиняном же помосте, расположенном на палубе, с трубой, чаще без трубы и дымоотвода. В штате судна состоял «повар»; «на малых каючках, поусках, лотках» с числом не более пяти человек ярыги числился «малой» – юнга, который выполнял заодно роль кашевара. Но ярыга, на Двине, например, обычно жаловалась, что она всегда «сидит на сухоядени, без вологи». Чаще всего обходились луком, чесноком, сушеной рыбой, сухарями. У пристанищ, плотовищ на берегу готовилась горячая пища, собирали ягоды, зелень.

Стирка белья происходила на самом судне, где оно и развешивалось для сушки на протянутых ужищах.

Уборная («нужник», «отход») в виде берестяной будки располагалась в носовой части. «Гальюн» – слово, заимствованное с Запада, в XVI–XVII вв. на северных реках не было употребительным.

Обычными заболеваниями речников Севера были «болести зубныя,