Крестины должны были стать для Марии прекрасным шансом продемонстрировать предполагаемое единство ее королевства, а также непрерывность рода Стюартов. Это также был последний всплеск того великолепия, которое она еще девочкой видела при дворе Генриха II. Мария распланировала церемонию с вдумчивостью Гизов, однако у нее не было их дохода, и крестины вынудили ее занять у эдинбургских купцов 12 тысяч шотландских фунтов, а потом — впервые за все царствование — ввести особый налог.

Крестины состоялись 17 ноября в Королевской капелле замка Стирлинг. Принцу было шесть месяцев — больше, чем положено для католического крещения, но всевозможные волнения при дворе вызвали неизбежные проволочки. Младенец находился в особых покоях, окруженный собственной свитой под руководством воспитателя — графа Мара и его жены, назначенной гувернанткой. Гардероб принца находился в ведении Элисон Синклер, а колыбель качали пять благородных дам, пока принца убаюкивал его личный музыкант. Нет доказательств тому, что Элисон Синклер была дочерью Дженет Синклер — няни Марии, но, если это так, возникает очаровательная параллель. В пять вечера принца отнес в капеллу граф де Бриенн, выступавший в роли личного представителя Карла IX; его сопровождала графиня Аргайл, представлявшая королеву Елизавету. Бароны и нетитулованная знать выстроились вдоль коридоров замка на всем пути от покоев принца до часовни, все с зажженными свечами, непосредственно напоминавшими о крещении Франциска II в Фонтенбло. У дверей капеллы процессию встретил архиепископ Сент-Эндрюсский в сопровождении Уильяма Чизхолма, епископа Данбланского, Роберта Крайтона, епископа Данкелдского, и Джона Лесли, епископа Росского, а также всего клира Королевской капеллы в полном облачении. Принц был крещен как Яков Карл Стюарт, причем имя Яков указывало на принадлежность к роду Стюартов, а имя Карл отдавало честь крестному — королю Франции Карлу IX. Яков был провозглашен принцем и лордом-стюардом Шотландии, графом Кэрриком, лордом островов и бароном Ренфру. По просьбе Марии в ходе церемонии была опущена та часть обряда, когда священник плюет в рот младенца, но в остальном все было совершено со всей пышностью, свойственной католической церкви. На самом деле трудно было найти католических лордов подходящего ранга для участия в церемонии.

Хантли, Морей, Босуэлл и Бедфорд — все протестанты — не присутствовали на службе, но стояли снаружи, у дверей капеллы. Они, однако, присутствовали на последовавшем за ней торжественном пире, во время которого Морей разрезал мясо, а Хантли был кравчим; за пир отвечал граф Босуэлл. Даже пир оказался пронизан безошибочно распознаваемыми политическими намеками, поскольку были приняты меры к тому, чтобы католики прислуживали протестантам и наоборот. «Там много танцевали и веселились», а Бедфорда убедили в том, что его слуги тоже должны принять участие в развлечениях, тем самым показывая, что Англия празднует наравне с Шотландией. На следующий день состоялся турнир, а на 19 декабря пришелся пик празднеств, ознаменовавшийся новым пиром. Еду подавали на круглом столе нимфы и сатиры, помещенные на подвижную платформу. Наряженный ангелом ребенок был спущен из-под потолка на веревке, он продекламировал латинское стихотворение Патрика Адамсона, заканчивавшееся триумфальным утверждением, что «корона Марии ожидает ее внуков». К несчастью, механизм, крутивший платформу, сломался в разгар пира и остальные блюда подавали обычным образом.

Вечером того же дня празднование продолжалось на эспланаде замка, где возвели макет крепости. Там были горцы, одетые в козлиные шкуры и метавшие огненные шары, демоны и мавры в овечьих шкурах, атаковавшие крепость с огненными мечами в руках. Солдаты защищали крепость от всех пришельцев, и она осталась неприступной. После этого запустили фейерверки. Их заранее, на протяжении семи предшествовавших дней, тайно разместили в стенах и среди камней под руководством командующего королевской артиллерией. Мария устраивала подобное представление, хотя и в меньшем масштабе, по случаю свадьбы лорда Флеминга в 1562 году. Тогда в Дансаппи-Лох близ Холируда было разыграно морское сражение с фейерверками и артиллерийскими залпами. На этот раз Бедфорд мог сообщить в Англию, что был свидетелем «фейерверков, артиллерийской канонады и прочих зрелищ, приятных человеческому глазу». Он, впрочем, был оскорблен одним из представлений — масок, — придуманным слугой Марии Себастьяном Паже. В ходе представления мужчины, наряженные сатирами, намеренно трясли своими хвостами, указывая на англичан, а шотландцы при этом закатывались от смеха. Поскольку англичане знали о традиционной шотландской (и французской) шутке — у англичан есть хвосты, — представление задумывалось, чтобы их шокировать. Хаттон, один из членов свиты английского посла, сказал Мелвиллу, что «если бы не присутствие королевы, он вонзил бы кинжал в сердце этого негодяя-француза Себастьяна». Но это был всего лишь незначительный эпизод в ходе трехдневного праздника.

Крестины оказались успешными, а Мария «вела себя великолепно» и развлекала «всех благородных гостей самым наилучшим образом», хотя почти все время испытывала боль: незадолго до этого она во время поездки верхом поранила грудь, которая теперь распухла. Хотя то, что символизировал праздник, и было полной иллюзией, а верность всех шотландских дворян короне Стюартов — не более чем пропагандистской уловкой, по своей роскоши и великолепию он, безусловно, приближался к триумфам Валуа, и Мария знала: дяди полностью одобрили бы его. Тот факт, что праздник поверг корону в долги и привел к росту налогов, не имел значения, а утрата гобелена и турецкого ковра, обнаружившаяся при составлении инвентарных описей, была совершенно не важна.

Дарнли не присутствовал на празднике. «В своей нерешительности он не знал, появиться ли ему на крестинах или же отправиться к отцу в Глазго. На самом деле Дарнли дулся в своих покоях в Стирлинге, куда пригласил для аудиенции дю Крока. Господин последнего недвусмысленно приказал ему воздержаться от подобных визитов. Однако посол посетил Дарнли и рассказал об одной из причин, по которой король не желал появляться на публике: “Его дурное поведение неисцелимо, и от него не стоит ждать ничего хорошего по причинам, о которых я расскажу вам лично”». В реальности Дарнли перешел от второй к третьей стадии сифилиса, хотя его болезнь придворные обычно прикрывали эвфемизмом «ветрянка».

Болезнь Дарнли стала очевидной с момента его прибытия в Шотландию, где ее назвали «корью». На той стадии у него во рту должны были образоваться гнойники, а дыхание стать поистине зловонным. «Сыпь» представляла собой гнойники, или «гуммы»; и только из высочайшего чувства долга Мария могла позволить себе забеременеть от него. Ей повезло, что она сама не заразилась. Когда дю Крок посетил Дарнли, тот проходил курс лечения ртутью и медицинскими ваннами с водой, насыщенной парами сероводорода. Дю Крок отметил, что король потерял почти все зубы и волосы, а ртутные лекарства вызывали повышенное слюноотделение — другими словами, у него изо рта капала слюна. Если бы младенец Яков умер, королевская чета не сумела бы произвести на свет его брата, чтобы обеспечить наследование престола.

В канун Рождества 1566 года Мария даровала королевское прощение Мортону и другим участникам заговора против Риццио, распространив свое милосердие даже на Керра из Фаудонсайда, наставлявшего пистолет на ее живот. Прощения не получили Джордж Дуглас и Эндрю Мар, хотя в Крейгмилларе лорды просили ее простить всех. Они обещали освободить ее от Дарнли «прочими средствами» после того, как заговорщикам будет оказана милость, и теперь, хотя прощение и оказалось частичным, чувствовали себя связанными торжественным обязательством выполнить свою часть сделки. Впрочем, Мария вряд ли понимала, что после дарования ею прощения заговорщикам вступает в силу Крейгмилларское соглашение.