– Красный цвет способен не только действовать возбуждающе, не только будоражить и беспокоить! Красный мобилизует силы, готовит к броску, концентрирует и высвобождает энергию! Киноварь, краплак, кармин, ализариновый красный – оттенок назван по сходству с органическим красителем ализарин… Древние египтяне использовали для получения розово-красных текстильных красок измельчённый корень растения марена красильная… – Зачем он так яростно надрывает глотку? Его уже некому слушать, я одна, потому что Старик-Хозяин спит так крепко, что даже Красильщику не удаётся разрушить его сон.

– Философский камень описан кем-то в виде карбункула – драгоценного камня ослепительно красного цвета… – Дальше речь кричащего становится все более бессвязной, а силуэт все менее отчетливым, и вот уже из пурпурного марева я ловлю его последние слова: —…оседлавшие грифов, орлов, цапель, ястребов и бхас, а сам царь демонов Бали восседал на чудесном воздушном корабле Вайхаяса…

Как радовалась я потом, что во все часы, пока шел спектакль и то, что ему предшествовало, и по его окончании, пока Старик исполнял роль радушного Хозяина, и во сне, крепком и, видимо, сладком, он не испытывал боли.

Сандра влетела на площадку перед домом, в несколько шагов пересекла темноту над лужайкой и как-то боком, по-детски, плюхнулась в подсвеченный изнутри бассейн. Прямо в шортах и майке и соломенной мужской шляпе с узкими полями. На поверхность светящейся воды всплыли ее сабо. Она вынырнула вслед за ними, рассмеялась, отфыркалась, еще немного побарахталась в брызгах, выловила шляпу и поднялась по ступенькам вместе со сквозняком, что пронизал пространство меж молодыми кустами плюмерии. Сандра сделала пару шагов, приостановилась, почти голая в прозрачной вымокшей одежде и со шляпой в руке, посреди едва не черной синевы позднего вечера, и резко вспрыгнула на колени Старика, сидящего в кресле. Она придвинула свое мокрое лицо, свои волосы, с которых стекали струйки, прямо к глазам Старого, притиснула к нему узкое гибкое тело и так, с плотно прижатой к нему грудью, откинула голову, обняла одной рукой за шею, другой надела, сдвинула ему на затылок свою шляпу и, глядя в упор в его глаза, громко, внятно произнесла: «Поцелуй меня. Ведь ты меня хочешь». Бешено застрекотали цикады, снова сквозняком шевельнуло запахи и поверхность набухшей светом воды. Сладко схватило и заныло под ложечкой. Старик улыбнулся, погладил теплой ладонью ее спину, ее насквозь мокрую майку. В этом жесте была жалость, было желание утешить. Сандра повторила с той же твердостью, но тише: «Поцелуй». – «Это не решит твоей проблемы», – с неожиданной силой он приподнял ее длинноногое скользкое тело, освободился от него, поднялся, снял со спинки кресла трость и широко зашагал прочь. У двери в дом задержался: «Что ты пила, девочка, ром? С вином не мешала? Если да, то лучше два пальца в рот сегодня, чем головная боль завтра. И – спать. Это распоряжение. Не забывай, ты на работе».

Он никогда, ни разу, не напомнил ей, что она компаньонка, сопровождающее лицо, у которого есть круг обязанностей, за исполнение коих ей причитаются деньги и содержание. И вдруг… Почему? Потому что впервые она пьяна? Или потому, что она переступила грань, совершила недопустимое, разрушила тонкую, деликатную ткань, разрезала, рассекла? Теперь неизбежен рубец. Как банально, как пошло, как предсказуемо ее поведение. Любая молодая особа на ее месте вот так запросто взялась бы соблазнять, чтобы поиграться, насладиться торжеством, полнотой победы, окончательно обезоружить. Любой старик на его месте соблазнился бы, воспользовался, не устоял, согласился бы на унизительное преклонение, на властвование над собой. Любой, но не он. Значит, он особенный, единственный, невероятный, а она – как все, как всякая, как любая. Да! Да! Она хочет быть такой. Она попыталась такою быть. Она хочет быть обычной, банальной, пустой, глупой, беспринципной, тупой, доступной женщиной. Просто женщиной. Почему ты не хочешь помочь мне в этом?! Неужели так трудно? Что тебе стоило? «Это не решит твоих проблем». Нет, так можно сказать женщине, у которой много разных обстоятельств, сложностей, неприятностей, есть прошлое, будущее… Нет, он сказал: «Это не решит твоей проблемы». Единственной, неизменной, неизбывной.

Всунуть стопы в сабо, выскочить в переулок, свернуть в улицу, в первом же звучащем, танцующем баре присоединиться к молодой, ошалевшей от жары и выпитого компании, на руках занесут в дешевый студенческий рум в соседнем гесте, будут нежно ломать и шептать прямо в уши, будет холодно от свиста времени и кондиционера, будет жутко. Пожалуйста, никогда. Если завтра увидишь, не узнай.

Я – симбиоз. Два в одном. Ярцагумбу.

Не знаю, кому из пары принадлежит мое мышление, но этот термин не выходит из моей головы. Ярцагумбу – тибетское растение-животное. Кордицепс, гриб, пробившийся к свету сквозь несостоявшуюся бабочку Hepialus armoricanus, в зародыше проросшую чужой жизнью. Редкость, которую трудно отыскать весной среди молодой цветущей поросли на высоте четырех тысяч горных метров. Мумифицированная гусеница, несущая в себе таинственный росток. Самая целебная трава на свете, по мнению древних китайских императоров. Кто из нас двоих погиб в другом? Кто из нас двоих выжил? Оба? Получился ли целебный симбиоз? Если я не Ярцагумбу, то кто?

Старик зачастил к своим разрушенным слонам. Подолгу стоял против солнца в тени громады, глядя на их усталые хоботы. Потом плелся к дороге, чтобы взять такси домой. Сандра выследила раз, другой, уже не удивлялась, просто ехала на байке следом. Есть Ват Чианг Ман, хранитель древнейших реликвий – Нефритового и Кристаллического Будды, и в нем – каменная чеди, чуть ли не на сто лет старше, чем Чеди Луанг, с добрыми, пережившими землетрясения и пушечные атаки без единой царапины каменными слонами, расположенными вот тут, близко, на невысоком четырехугольном постаменте, так что можно даже достать рукой, потрогать, погладить. Нет, что-то тянет его именно сюда, к Чеди Луанг, к этой рыжей, больной развалине. Неужели в этом ответ? В том, что Старик ассоциирует старых искалеченных животных с собой, чувствует, как они разделяют его боль. Они держатся. Вопреки времени. И он держится. Еще держится. Я смотрю на него издалека, так, чтобы ни в коем случае не увидел, прячусь в вихарне за колонной, из-за которой слежу, как он садится в пыльную «тойоту», слетаю по ступеням, седлаю байк. Как обычно, Старик едет домой.

Однажды я просыпаюсь поздно и не обнаруживаю Старого в доме. Натягиваю шорты, выскакиваю в улицу, мчусь до первого угла, хватаю напрокат байк, хозяин привычно улыбается. У Чеди Луанг Старого не оказалось. Я подождала минут двадцать, подумав, что могла опередить его, если он решил позавтракать в ресторанчике с хорошим кофе.

Старик не пришел.

В тот день я на пять ладов обошла все темплы, я уже не соображала, где была во второй раз, а куда подъезжала в третий за этот длинный пасмурный и душный день. Возможно, в горах прошел дождь, но здесь, внизу, тяжелые комки облаков неровно заполонили небо, спускались чуть не на голову, но не роняли влагу. Я дважды возвращалась домой. Мобильник старика по-прежнему неприкаянно лежал на его постели, аккуратно заправленной горничной Лили, что приходила к нам через день делать уборку в доме и в садике, менять постель и полотенца, которые она выкладывала дурацкими зайчиками и лебедями в обмен на дополнительные 20 батов, неизменно оставляемых для нее на тумбочках у кроватей.