В этот момент все разом почувствовали неясное изменение, которое тут же отразилось в новом внутреннем волнении, в беспокойстве каждого. Завибрировал, затрепетал бисерным тремоло воздух. Сверкнуло и погасло. Менее опытные ощутили резкий испуг. Кто-то вскрикнул. Через секунду стало ясно, что происходит. Никто никуда не шел, гости оставались на месте, но строения, окружавшие их, внезапно тронулись в провороте, переместились, наплыли, как наплывает земной шар на мониторе, пугая скоростью движения, слишком быстро и неотвратимо увеличиваясь. Хозяин будто остановил курсором стремительность, всё замерло.

Зрители находились теперь будто на приподнятой площадке, с которой хорошо просматривалось сразу несколько уровней храма. Эффект этот был иллюзорен, ибо видеть одновременно нижнюю галерею, срединные пространства, с которых открывался вид на окружавшие храмовый комплекс джунгли, и башни на уровне взгляда – физически невозможно. Более того, каким образом мы рассматривали пальмовые заросли вокруг и то, что происходило внутри гопур, полых башен, в одно и то же время, – совсем уж было необъяснимо.

На уровне галерей первого яруса что-то зазвенело, стихло и вновь зазвучало нежно. Это пробежала несколько метров, остановилась и снова рванулась девушка, руки и ноги, плечи, талия, бедра которой были усыпаны украшениями. Их дробность и создавала в движении переливчатый музыкальный шорох. Грудь девушки была действительно открыта, и совершенством своей формы притягивала взгляд, то возникая в луче света, то ускользая от него. Эта смена видимости и теней обусловливалась тем, что все пространство галереи было разлиновано рядами четырехгранных колонн, за которыми и пряталась, то и дело приостанавливаясь, прекрасная апсара. Маленькие стопы ее были босы, и пальцы ног унизаны перстнями. Камни, вправленные в драгоценный металл, мерцали в лунном свете. Да, это был именно свет луны, синеватой и холодной. Апсара выглянула из-за очередной колонны, давая возможность разглядеть обширный, высокий и тяжелый головной убор, острые башенки и змейки которого причудливо громоздились над чистой линией чуть выпуклого лба. Ее очаровательное личико одновременно было лицом современной камбоджийской девчонки и несло в себе нечто неповторимое, связывающее его с изображениями на внутренней части стен-хранительниц Ангкор Ват. Брови ее сходились на переносице в единую линию и имели форму длинной симметрично возвышающейся над глазами волны. Губы пухлы, сомкнуты и чуть вздернуты по углам в постоянной еле уловимой улыбке. Особое очарование таилось в покорном и вместе с тем чувственном взгляде человека, смиренно несущего обет молчания.

С противоположной стороны каменных декораций мелькнуло терракотовое пятно. Голубой свет не смог снивелировать яркость цвета монашеской одежды. Всё стало ясно, сюжет прост, как в балете: прекрасная апсара, принадлежащая королю, рабыня, собственность, немая девственница и наложница одновременно, и монах, кому запрещено даже случайно коснуться женщины, а не то что осквернять себя мыслями о ней, полюбили друг друга. Теперь им грозит какое-то чудовищное наказание, ах, вон оно что, их должны заживо сжечь на медленном огне! Но они еще могут попытаться сбежать. Нет, невозможно. Охрана, стены, закон. Пока еще никто не знает об их чувстве. Можно заглушить его в себе, скрыть, уничтожить, выбрать жизнь, спокойную, привычную, ту, что была до недавнего времени их счастьем. Счастьем каждого в отдельности, а теперь они познали запретное: истинное счастье бывает только общим, одним на двоих.

Откуда мне известен этот сюжет, это простенькое либретто? Хозяин изложил преамбулу, дал вводные сведения, но ничего не сказал ни о героях спектакля, ни об их судьбах. Кто и когда успел мне дать информацию? Почему я так уверена в ее точности? Я захотела оглядеться, задать кому-нибудь вопрос, но мне вдруг показалось, что я одна повисаю над этой историей, что рядом со мной нет никого, кто смог бы разделить со мной предстоящую грусть финала.

Мое внимание привлекло колебание бледно-синего света меж двух рядов колонн галереи, вся протяженность которой открывается, будто затягивает в горизонтальный колодец. Я слежу то за продвижением монаха, то за легким бегом апсары, то наблюдаю их одномоментно, будто сверху сквозь своды.

А они бегут, и крадутся, и снова бегут друг к другу вот уже пятнадцать минут, двадцать, полчаса… И невозможно оторваться от этого их встречного полета, этого стремления к слиянию, невозможно перестать желать, чтобы они дошли, доплыли в бледном ночном свете до центральной колонны, до средоточия линии, до объятья.

Они движутся не с концов одной стены, не с двух противоположных сторон одной плоскости, а будто с разных, невидимых одновременно углов строения-колосса. Да, они не могут видеть друг друга, они идут вслепую, просто веря, что встретятся, просто надеясь на чудо. Я иду вслед за ними, вслед за каждым из них. Я кружусь рядом, сопровождаю, неотступно присутствую.

Этот магический театр дает возможность рассматривать действо то в крупных планах, наблюдая малейшее движение бритой надбровной дуги монаха, напряженного века над черным блеском глаза апсары, то пронизывая долгим взглядом всю бесконечность периметра галереи, все полтора километра каменного свода и полтора километра отшлифованных тысячами ног плит вдоль нескончаемых стен с вбитым на них рисунком мистических и военных побед. У влюбленных своя война. Война с устройством их мира. И победа заключена в их встрече. Если они доберутся до той, ждущей их, колонны, если не остановят их силы, готовые помешать, навредить, уничтожить, – победа будет за ними.

Сейчас мощь храма, его красота и сбалансированность служит влюбленным защитой и поддержкой. Я чувствую участие колосса, его покровительство. Я чувствую Ват. Я вижу его весь разом. Не только сверху, с полетной высоты, но и снизу, с плоскости равнины. Я вижу уступчатую трехъярусную пирамиду и считываю её символику: земля, вода, воздух, охраняемые протяжённостью галерей. Два нижних яруса пирамиды слегка вытянуты по оси запад – восток, да, это не чистый квадрат. Легкая асимметрия, еле заметная неправильность придает моему ощущению зыбкость, нестабильность. Может быть, мне только кажется, что линия западного входа увеличена, будто усиленно натянута, напряжена, по всей вероятности, равно как и восточная, задняя? Я считаю колонны: справа от тронной царской площадки их восемнадцать, слева – двадцать. Неравномерность, изъян. Я пересчитываю вновь первый ряд, потом, для верности, второй, повторяющий фронтальную линию. Цифры те же. Начинает кружиться голова. Галерея переворачивается, теперь выпуклая узкая крыша, расстояние между двумя рядами ромбовидных колонн, становится вогнутым полом, по канавке, как по главной жиле, стекает лиловая кровь ночи, ее густота и смысл. Но не уходит в землю, не исчезает. Плоскости галерей раскидываются, вскрывая чрево храма, и ночь по перевернутым желобам устремляется вглубь пустоты, именуемой тайной. Я оборачиваюсь вправо, чистая симметрия успокаивает, водворяя сознание на место: здесь правильно, соразмерно расположены два абсолютно одинаковых прямоугольных пруда. После сезона дождей и северный, и южный еще не потеряли глубины, они полны воды. Черное стекло ровно дремлет внутри каменной кладки берегов, в нем незыблемой верой замерли отражения всех башен Ангкор Ват. Это любование собой в темной густоте имеет сакральный смысл. Словно гора Меру, которая уходит под землю на глубину, равную высоте её священных вершин, открывают в окнах подземного мира свою глубину башни Ангкора. Пруды позволяют узреть сокрытое. Чуть поодаль, отступя от опрокинутых силуэтов, плывут лотосы.