– При мне слониха принесла приплод. Слоненка-девочку. Знаешь, малышка свой хобот посасывала, как человеческие младенцы – палец. И они слепыми родятся, как котята. Слоны очень умны. Они же своих мертвых хоронят! Да-да! Выкапывают яму, в нее сталкивают мертвого слона и приваливают ветками. Ну, в дикой природе…

Сандра слушала и не совсем верила его байкам. Может, он говорил правду, но есть такие люди – говорят то, что есть на самом деле, а кажется, что лгут.

– Возможно, хозяин считал, что я нанялся к нему работать за еду… Он практически не понимал по-английски. А кормили хорошо. Не пустой рис. И рыба, и мясо были…

– Как же он мог не понимать по-английски, когда всё время дело имеет с туристами?

– У них там есть тайцы-переводчики, которые шоу ведут. Не знаю, как-то так…

И совершенно без перехода он предложил ей выйти за него:

– Станешь моей женой, и я поменяю религию. Христиан и буддистов я понимаю, а ислам – загадка. Уедем в самую грязную мусульманскую страну: куда-нибудь на окраины Каира, или в Тунис, но обязательно на север Африки, самое лучшее – в Йемен. Ты будешь рожать детей в доме, где стены не белены уже два десятка лет, в доме, выходящем глухой стеной на блёклую улицу в серой пыли. И никакого визуального сора: женщины все в черном единообразны, лица опечатаны никабом. Я буду носить за поясом обоюдоострую джамбию и жевать несравненный, благословленный Аллахом кат. От жевания ката в расслаблении и одновременном возбуждении я буду беспрестанно любить тебя, пока ты в муках не родишь мне семерых детей. В Йемене каждая женщина рожает не менее этого числа. А после я возьму в жены еще несколько женщин. Ты хочешь? Тебе нравится? По крайней мере, тебе интересно?

– Ага! Очень! От ката у тебя будет уродски распухать щека, и я не смогу смотреть на тебя без отвращения.

– Да, Курупита! – торжествовал Влад. – Я буду закидывать тебе подол на лицо, чтобы тебе было легче вступать со мной в акт соития, не видя раздувшейся щеки! О! Это совсем круто!

– О-о-о! Ну какая же чушь! Просто запредельная! Ну вот что ты здесь передо мной выкобениваешься?! Чего тебя так ломает-то? Ты думаешь, этот твой стёб должен произвести на меня неизгладимо-поражающее действие? Или считаешь, так понравиться можешь? Или самоутвердиться иначе не умеешь? А вот эта твоя «Курупита», вообще противно. – Сандра раздражалась всё сильнее.

– Нет. Я совершенно серьезно хочу изучать ислам, и сейчас даже близок к тому, чтобы принять эту веру. Ну, может быть, я несколько увлекся в своих грезах, но не имел ни малейшего желания тебя обидеть, – мялся Влад.

– Я знакома с двумя тупыми «блондинками», студентками с параллельного курса, которые бросили вуз и приняли ислам, потому что это «круто». И теперь надеются выйти за шейхов, не меньше. Господи, да что ж так мерзко-то! Ты-то мужик всё-таки. Или им быть должен, ну не блондинка же.

– Прости, забудь, передавай привет дедушке. Он у тебя такой классный.

– Передам. Только вот не надо, не провожай. За кофе-то расплатишься, мусульманин?

Руки мальчика были ловкими и неожиданно сильными. На вид – лет пятнадцать, а дело свое знает. Я зашла в массажную при монастыре не впервые: в Махавон Ват на Тапе-роуд торгуют разноцветными целебными бальзамами в небольших баночках с надписями на тайском и английском и делают тайский массаж. Я уже пробовала смелые руки плотной молодухи, растиравшей мне холку холодящим зельем, а ноги – темным, терпким; пожилая и сухенькая больно вонзала пальцы в мои икры и бедра, так что я вскрикивала, а она улыбалась и продолжала, нисколько не умеряя монотонных усилий. Мальчик методично шел по уже знакомой мне схеме, я успокаивалась, кружилась, почти исчезала.

Потом я гуляла, пила из ромбовидной бутылочки свежевыжатый сок зеленых мандаринов, любовалась в антикварных лавках старинной утварью для курения опиума, бронзовыми фигурками божеств и коврами, заходила в один и другой монастыри, наблюдала за сморенными сном в неурочный час монахами-подростками, искала монахов-студентов.

Несколько университетских учебников лежало на круглом каменном столе под деревом, вокруг которого разместились жаждущие наук. Рядом приплясывал юноша с немужскими повадками. Когда он отошел в сторону, я спросила у других за столом, часто ли допускаются в их ряды геи.

– Если еще не сменили пол – пожалуйста, – улыбался симпатичный, безбровый, как и все его однокашники, парень, следя за моим взглядом, пока я не могла оторвать его от манерно накинувшего на голову полу своего рыжего одеяния женоподобного юного монашка. Он пританцовывал, кружился и играл жестом, потом заметил мое внимание, приблизился.

– Можно задать тебе несколько вопросов? – Его английский был тоже хорош. – Нам дали такое задание. – Я кивнула. Монашек длинными оливковыми пальцами раскрыл тетрадь, лежавшую на столе, провел узкой ладонью по страницам. – Из какой ты страны? Путешествуешь? Знаешь ли ты основы буддизма? Интересуешься ли жизнью монахов? – Он покачивал головой, поводил плечами, прикусывал нижнюю губу и вовсе не был противен мне. Просто я не совсем понимала, кто передо мной. И мне не надо было этого понимать. У меня вдруг не оказалось к монахам-студентам вопросов, я просто любовалась ими и отвечала им. А они были в беседе не усердны, отвлекались, забывали обо мне, смеялись каким-то своим приколам на тайском, и я заливалась вместе с ними.

Я ушла из монастыря с легким сердцем, остановила сонгтэо – чиангмайское красное такси – и направилась на Вуалай Роуд, в квартал серебряных мастеров, полюбоваться чеканным металлическим храмом. Я чувствовала себя полноценной туристкой, снимая на камеру бликующую на солнце витиеватую крышу, выложенную, как и все стены снаружи, металлическими ячеями, и крашеный серебрянкой пластичный рельеф бетонных полов незаконченного новодела. Потом наблюдала, как в маленьком неухоженном бассейне под фонтаном прячутся за камни голые рыбы, потеряв в торопливом движении сочно-красные пятна с молочных своих тел, и как пятна продолжают самостоятельную, отдельную от рыб жизнь, медлят, ворочаясь в солнечном желе, и, тяжелея, погружаются на дно.

Старик окликнул меня с балкона:

– Автор продолжал делать свои заметки, сидя в шезлонге у бассейна? Не обижайся, шучу. Молодец! Пиши обо всём, что трогает. Не бойся себя. Письмо требует навыка. Когда научишься в одной фразе совмещать самую крохотную подробность собственного чувства и вопрос мирового бытия – достигнешь некой ступени. Некоторым дается это умение небом. Сразу – в зачет.

– А как же там, в высшем компьютере, никогда не бывает сбоев, ложных или неверных действий, зависания программ? А если и там не всё столь совершенно и, скажем, кармы путаются, праведник, которому пора бы уже приближаться к нирване, родится вдруг вшивым интеллигентом в России?

– Да. Каждый – о своем. Идем есть твою любимую нойну! Лайм у нас в запасе? Чисти фрукт, поливай соком, я спускаюсь через минуту!

Ватные пресно-сладкие кусочки под кислотой обретали свежесть, приятно жевалась, похрустывая, плотная белая мякоть, из которой предварительно извлекалось множество черных блестящих глазков-косточек, скрытых в ячейках, похожих на обескровленные ранки. Старик подшучивал над моими литературными философствованиями, хотелось тихо смеяться, вечер тлел и дымился, было покойно и ровно на душе.