Брулья, весьма довольный счастливым исходом дела, тихонько мурлыкал себе под нос тарантеллу. Сначала он долго тряс Глебу руку, затем угостил его очень недурным для полицейского управления кофе.

— Забавно получилось, — с усмешкой констатировал комиссар. — Одни воры украли у других.

— Они еще и записку оставили, — сообщил Глеб, потянувшись в карман за бумажкой.

Однако инспектор воспринял эту новость на удивление безразлично.

— Кто это сделал и зачем, мы уже вряд ли узнаем, — поспешил подытожить он. — Ведь, как я понял, у вашего правительства больше нет претензий — православная икона возвращается домой, не так ли?

Глеб кивнул.

— Вот и славно. Значит, дело можно считать закрытым. Finita la storia, — с заметным облегчением объявил итальянец.

Пальцы Глеба смяли в кармане никому не нужную улику. Кажется, настало время собираться домой. Хотя он не мог отделаться от ощущения, что вопреки словам Брульи эта история еще далеко не «финита».

Возвращая допитую чашку и пытаясь найти для нее место на заваленном бумагами столе, Глеб заметил листок с портретом человека, чья внешность показалась ему знакомой. Перехватив его взгляд, Брулья пояснил:

— Это факс из Москвы с фотороботом предполагаемого заказчика похищения.

С помятой страницы на Глеба смотрело вытянутое лицо с тонкими, плотно сжатыми губами. Лицо «комиссара Скутти».

В гостиницу он возвращался пешком, в последний раз наслаждаясь видами этого ни на что не похожего города, давшего миру столько великих людей, что список их имен занял бы целую книгу, а количество созданных ими шедевров — от «Приключений Пиноккио» до «Тайной вечери» — вообще не поддавалось никакому исчислению.

В свете последних событий даже украшенный двусмысленным гербом флаг на площади Синьории больше не казался Глебу оскорбительным.

Шагая по кривым улочкам, он мысленно подводил итоги поездки. Итак, икону, или по крайней мере ее важнейшую часть, удалось спасти. Теперь вновь обретенная святыня, надежно укрытая в российском посольстве, ждала отправки в Москву…

Зазвонил телефон.

— Поздравляю, — сказала Франческа. — В новостях все только об этом и говорят.

— О чем?

— О возвращении «Влахернской Божьей Матери», конечно. Комиссар Брулья теперь телезвезда. Тебя на родине, видимо, ждет нечто подобное?

— Надеюсь, что нет.

— У тебя грустный голос. Все в порядке?

— Не волнуйся, все отлично.

— Очень рада.

Повисла пауза. Боясь, что на этом они и расстанутся, Глеб поторопился сказать главное:

— Я бы очень-очень хотел увидеть тебя. До отлета. Может, сегодня вечером?

— Извини. Семейные обязательства, — ответила Франческа, и в ее голосе ему почудилось искреннее сожаление. — Но, если ты не против, завтра я с удовольствием отвезу тебя в аэропорт.

— Правда?

Они попрощались. Проводит его? Жест показался Глебу романтичным и многообещающим. Он даже ускорил шаг, как будто это могло каким-то образом приблизить завтрашний день.

Оставшееся время он коротал, думая о Франческе. Глеб всегда мысленно делил женщин на тех, с кем у него «в принципе могло бы быть», и на тех, с кем «не могло бы быть никогда». Несмотря на отсутствие осязаемых оснований, он после некоторых колебаний все же переместил Франческу в первую группу. Почему? Интуиция подсказывала, что, встреться они в другом месте и в другое время, все могло бы сложиться иначе. И эта необыкновенная женщина в другой жизни запросто составила бы его счастье.

Удивительно, но еще каких-то пару недель назад, покидая Москву, Глеб был уверен, что швы от оставленных недавним разрывом ран еще даже и близко не срослись. Однако теперь он отчетливо понял, что курс сердечной реабилитации смело можно объявлять законченным.

Повеселевший Глеб даже смирился с собственным отражением в зеркале, несмотря на три-четыре лишних килограмма, набранных благодаря обильным флорентийским харчам. Ничего, в Москве сядем на диету.

К нему вновь вернулось романтическое настроение. Рассеянно поглядывая в окно, Глеб попытался по памяти восстановить запах волос и тембр голоса той, кому по всем правилам итальянской грамматики уже завтра раз и навсегда суждено отправиться из иллюзорного présente[13]в неподвластное нам passato prossimo[14].

Найти, чтобы потерять?

…Совершенно очевидно, что рубин спрятали подальше от чужих глаз. При этом камень должен находиться в таком месте, чтобы каждый из заговорщиков знал, что его не обманут, а еще лучше — видел тайник. Выходило, что одно мое рассуждение противоречит другому. И скрытно, и на виду? Ужель такое возможно? Промучившись в догадках пару дней, я по согласию с Мардонием решаюсь на крайние меры.

Заманив Лета ко мне в палатку, мы крепко связываем его и затыкаем рот. Я раскладываю на столе с полдюжины инструментов, одолженных у нашего штатного палача-нумидийца с очень подходящим для его профессии и цвету кожи именем Мавр. В конце концов, ведь это Памфил из Милета был противником пыток, а я старый солдат, не ведающий ни деликатности, ни жалости к врагам.

Надо отдать Лету должное, он долго держится молодцом. Но я же не зряучился гаруспицинеу тех же жрецов, что и Юлиан. Улыбнувшись той самойулыбкой, что так не любит Мардоний, я предлагаю Лету поучаствовать в ритуале антропомантии. Злые языки в свое время частенько возводили напраслину на моего императора, лживо обвиняя его в пристрастии к этому ныне забытому гаданию на человеческих внутренностях.

Перспектива стать дохлым пророчеством образумливает обессилевшего Лета, и он признается, что роковое копье метнул Аппий, а сам он не более чем жертва обстоятельств. И в этом Лет совершенно прав. Именно обстоятельства его иубивают. Им лишь чуть-чуть помогает Мардоний, потуже затянув на шее изменника тетиву от лука. Теперь мы знаем, где искать «Ардашир».

Спешно облачившись в панцирь, я покидаю палатку. Месть — как любовь. Она не умеет и не хочет ждать.

Настигнув Аппия далеко в стороне от нашего стана — встревоженный исчезновением Лета, он решил дать деру, — я без промедления швыряю ему в лицо суровое обвинение:

— Предатель!

Натянутый лук Мардония не оставляет Аппию выбора — он вынужден спешиться и принять вызов.

— Будь осторожен, — кричит евнух. Но я и сам знаю, что мой противник — первоклассный боец.

Мы долго кружим, поднимая фонтаны мелкой пыли, пока быстрый как молния меч Аппия не впивается мне в бок.