— Чао!

— Чао!

В воздухе повисло напряжение. Непринужденная беседа тут же стихла. Франческа, кажется без особого энтузиазма, представила гостя Стольцеву:

— Этторе Понти. Мой жених.

Странная штука. Казалось бы, ну какое дело Глебу до личной жизни семьи Руффальди в целом и отдельных ее представителей в частности? И тем не менее прекрасное настроение, а вместе с ним и аппетит мгновенно улетучились. Скуксившийся Глеб отставил недоеденное мясо и попросил разрешения осмотреть сад.

Минут через тридцать-сорок к нему присоединилась Лилиана Руффальди с огромным бокалам кьянти в руке. Она предложила присесть на лавочку с изящно выгнутой спинкой.

— Дочь говорила мне, ты настоящий полиглот?

— Да нет, что вы, — замотав головой, ответил Глеб.

— Напрасно скромничаешь. Знаешь, у нас говорят: un иото vale tanti uomini quante lingue sa.

Глеб, конечно, слышал эту поговорку насчет того, что один человек стоит стольких, сколько языков он знает, но всегда считал ее смысл фольклорным преувеличением.

— Забавно. Тебя не отличишь от коренного флорентийца. Ни на слух, ни на глаз. Ты и ведешь себя как стопроцентный итальянец. Все, что у тебя на душе, сразу можно прочитать по глазам. Кстати, глаза у тебя хорошие. Так что я в чем-то понимаю Франческу…

— Так она обо мне рассказывала? — В этом месте Глеб не на шутку оживился, а синьора Руффальди, напротив, поджала губы, прежде чем ответить:

— Да, немного. Но я не об этом. Ты приехал и уехал. А нам здесь жить… — Она отхлебнула из бокала. — Выйти замуж за представителя рода Понти — достойный выбор для Франчески. Тем более что они с Этторе обручились бог знает когда. Но потом все закрутилось: университет, столичная жизнь, отношения без особых обязательств. А у нас здесь все по-другому. Но я по-прежнему надеюсь, что моя дочь еще вернется в отчий дом. Кстати, того же хочет и Этторе. Я мечтаю о том, чтобы эти старые стены опять наполнились жизнью: звоном бокалов, беготней внуков… — Хозяйка «Ла-Коломбеллы» снова приложилась к вину. — И я очень не хочу, чтобы эти мои мечты пошли прахом.

— Но отчего такое может случиться?

— От поспешности, необдуманности, глупости, наконец.

Глеб посмотрел на графиню в надежде, что она расшифрует свою мысль. Та, однако, делать этого не захотела и, с наслаждением посмаковав остатки одного из своих самых удачных кулажей, застучала высокими каблуками по выложенной плиткой дорожке по направлению к дому.

Часом позднее, в момент прощания, Глебу показалось, что Франческа хотела о чем-то поговорить, но Этторе, застывший в напряженной позе в двух шагах от нее, помешал это сделать.

Назад во Флоренцию его любезно довез предоставленный госпожой Руффальди шофер-сицилиец, говоривший так быстро и на таком диком наречии, что Глеб понимал его через слово. В небольшом отдалении за ними, как и по пути сюда, следовал автомобиль с полицейскими в штатском.

Провожая глазами проплывающие мимо холмы, Глеб ломал голову над тем, о какой такой необдуманности говорила госпожа Руффальди. Ведь Глеба с ее дочерью связывала не более чем симпатия. Хотя и, похоже, взаимная.

Буквально через час после возвращения Глеба в отель позвонил Брулья. В голосе комиссара звучало неприкрытое раздражение.

— Мне доложили о вашей поездке. Впредь попрошу предупреждать меня о ваших планах заранее, иначе мы не сможем обеспечить надежную охрану. Да и ваш отель, к слову, тоже далеко не самое безопасное место. Вы не против, если мы поселим вас на вилле в пригороде? Закрытая территория существенно упростит задачу. Что скажете?

Глеб скрепя сердце согласился. Прощай, Флоренция?

— Предлагаю съехать из гостиницы уже завтра, — настаивал Брулья. — Из номера на всякий случай не выписывайтесь. Скажите портье, что будете в отъезде. А я пока пошлю за вами инспектора Звельо. Вы ведь помните его? Нужно обсудить детали переезда. Жду вас у себя.

Через полчаса вечно улыбающийся Звельо уже стучал в дверь номера. Они вместе спустились к автомобилю у входа.

Сев на заднее сиденье рядом со Стольцевым, инспектор разом перестал улыбаться. Вытащив пистолет, он грубо ткнул им Глеба в ребра и рявкнул водителю:

— Поехали!

…Хотя этрусские гаруспики, искуснее других разгадывающие смысл знамений, и сделали все от них зависящее, чтобы отговорить императора от похода — столь велико было число дурных предзнаменований, — Август остался непреклонен. Огромной армией, насчитывающей более восьмидесяти тысяч воинов, мы, охваченные жаждой битвы и трепетом перед будущим, скрытно вступили в чуждые пределы.

Наша задача — взять Ктесифон, важнейшую крепость на восточном берегу Тигра. Орудуя щитами и мечами и раз за разом выигрывая изнурительные сражения, мы доблестно прокладываем себе путь к конечной цели, пока на горизонте не вырастают грозные стены, ощетинившиеся стрелами, копьями и метательными орудиями.

Персы — непревзойденные лучники. Натягивая лук, они доводят тетиву ровно до правого соска и едва заметным тычком пальца аккуратно посылают смертоносную стрелу точно в цель, не сбив наводки. Лучников так много, что град стрел временами заслоняет солнце, погружая обе сражающиеся стороны во тьму.

И пусть храп персидских боевых слонов до смерти пугает лошадей и заставляет содрогнуться сердца даже закаленных в битвах воинов, несмотря ни на что, перевес в первых стычках за нами, и бесстрашные легионы в ногу идут вперед под звуки барабанного анапеста, все тверже и тверже ставя мозолистые ступни в такт с сильной долей: «там-там-тум», «там-там-тум», «там-там-тум»…

…Только что перебежчик сообщил любопытную весть: шахиншах Шапур II, прозванный Длинноруким, пообещал за голову Юлиана более чем щедрую награду — крупнейший в мире рубин «Ардашир», размером с голубиное яйцо. Теперь понятно, в чем причина такой настойчивости персидских лучников, посылающих нескончаемый поток стрел в нашу сторону.

Сам Юлиан лишь посмеивается и говорит, что у Длиннорукого руки коротки…

…Разочарованию армии нет предела. Военный совет принял решение отступить от Ктесифона! И даже приближенные императора не знают, в чем причина. Дурное знамение?

А еще то ли по чьему-то неразумному наущению, то ли подражая Юлию Цезарю, Юлиан приказывает сжечь сопровождавшие армию корабли — нашу единственную надежду на спасение в случае неудачи. А ведь их можно было использовать как материал для наведения мостов.

Оставив Ктесифон, мы, презрев опасности, углубляемся в безводную пустыню. Позже становится известно, что подосланные коварным шахиншахом проводники нарочно заманивали нас как можно дальше от мест, где можно добыть еду и воду.

Сказывается усталость. Вечерами, отдав приказ разбить лагерь и позаботившись о еде и отдыхе для своих храбрых солдат, император все реже развлекает себя диспутами с сопровождающими нас в походе мудрецами, среди которых особо выделю уже упомянутых мною Максима и Либания…