Я расплываюсь в кривой улыбке, от которой кожа излишне чувствительного Мардония покрывается мурашками. Евнух говорит, что на его памяти в последний раз я так улыбался, когда руками вырывал дымящиеся кишкиу вызвавшего меня на поединок германца.

О, как бы мне теперь пригодился совет проницательного Памфила! Но знаменитого Инвестигатора давным-давно нет на этом свете. Остались только его книги да неизбывная мудрость. Хватит ли мне этого?

Как бы там ни было, я начинаю собственное расследование, посвятив в детали одного лишь Мардония, все еще продолжающего, как баба, стенать по вознесшемуся к звездам любимому господину.

Не находя покоя, я решил не терять бдительности и в поисках вдохновения перечитать что-нибудь из сочинений милетского мудреца. Согласно его теории, всякий преступник рано или поздно обязательно ошибается и выдает себя. Надо только уметь ждать и ничего не упускать из виду…

…Июньская ночь, подобно вероломной наложнице-персиянке, сладко убаюкивала притворным жаром, втихомолку коварно застилая окрестности непроницаемой мглой.

Памятуя о том, что темнота — союзник врага и предателя, и превозмогая усталость, я, не сомкнув глаз, всю ночь напролет наблюдал за блуждающими в темноте огоньками, каждый из которых освещал путь одному из наших дозоров.

Ночное бдение не принесло никаких новостей. Наутро пришло печальное известие об очередных потерях. Осмелевшие персы напали из засады и перебили наш караул, объезжавший левый фланг лагеря. Спастись от верной смерти удалось только двум счастливцам — гвардейцам Аппию и Лету.

В полдень полог шатра едва слышно приподнялся. Моя рука сама потянулась к мечу.

— Это я, — прошептал Мардоний.

— Есть новости?

— Перебежчик сообщил, что нынешней ночью «Ардашир» обрел нового хозяина…

Запрыгнув в машину, Стольцев бросил на сиденье «Богородицу» и устало плюхнулся сам. Он еще не успел закрыть дверь, а Скутти уже вдавил педаль газа в пол.

Наконец-то можно было перевести дух, наслаждаясь ощущением безопасности. Ликование оказалось скоротечным и было прервано выстрелами и слепящим светом фар в зеркале заднего вида. Глеб инстинктивно вжал голову в плечи, а Скутти щелкнул кнопкой радиопереговорного устройства:

— За мной хвост, — сообщил он кому-то.

Глебу стало обидно. Преследовали, между прочим, их обоих, а не одного только итальянца.

Пристально вглядываясь сквозь пелену дождя в таблички с номерами домов, комиссар методично перечислял улицы, по которым они мчались. Через какое-то время голос в динамиках назвал знакомый Глебу перекресток в паре километров до въезда в город, где эстакада делала крутой поворот.

Они добрались до указанного места уже через пару минут. Скутти напряженно и сосредоточенно всматривался в зеркало заднего вида. Глеб боязливо покосился в боковое. Он, правда, так толком ничего и не разглядел в тугих струях дождя, кроме пары неярких вспышек на обочине.

Послышались приглушенные хлопки. Их «альфа-ромео», повизгивая покрышками, вошла в крутой вираж. Автомобиль преследователей, напротив, совсем не сбавляя скорости, почему-то продолжал ехать прямо. Он снес несколько секций ограждения и провалился в пустоту. Через несколько секунд раздался грохот, затем в небо взметнулись сполохи огня, скоро растаявшие за очередным поворотом.

— Как вы меня нашли? — немного успокоившись, спросил Глеб.

— Получил сигнал, — загадочно ответил комиссар. В ответ на недоуменный взгляд Стольцева он с улыбкой отвернул лацкан его пиджака и извлек небольшое устройство размером с пуговицу.

— Но когда вы успели мне его прицепить?

Скутти снова улыбнулся. А Глеб вспомнил их теплое дружеское прощание в баре гостиницы. Ловко!

Комиссар любезно подбросил Стольцева до отеля. Они стали прощаться. Скутти посерьезнел:

— Заприте дверь на все замки и забаррикадируйте мебелью. Задерните шторы, закройте балкон и форточки. После всего, что вы пережили, эта предосторожность будет нелишней.

Глеб бросил неуверенный взгляд на заднее сиденье:

— А как быть с иконой? Признаться, я побаиваюсь нести ее в гостиницу.

— Да, это было бы слишком рискованно, — согласился Скутти. — Пусть полежит до утра в сейфе комиссариата. Операция закончена, и таиться от коллег больше незачем.

Глеб облегченно кивнул:

— Отлично.

Они прочувствованно пожали друг другу руки. Скутти, в очередной раз взвизгнув покрышками, растворился в темноте по-южному непроглядной флорентийской ночи. А Глеб, не чуя под собой ног, поплелся в номер, вяло размышляя, стоит ли поставить в известность Брулью. Вспомнив, что все контакты утрачены вместе с мобильником, он решил разобраться с этим поутру. Добравшись до кровати, Глеб ничком упал на свежие простыни. Не раздеваясь.

Его разбудил звонок. Сняв трубку, не включая свет и пытаясь подавить зевок, Глеб промычал что-то отдаленно похожее на pronto[11]. В трубке раздался взволнованный голос Брульи:

— Синьор Стольцев, с вами все в порядке?

— Спасибо, все хорошо, — успокоил комиссара Глеб. — Хочу довести до вашего сведения, что инспектор Звельо…

— …Предатель, — опередил его Брулья. — Мы уже в курсе. Объявили негодяя в розыск.

Оттягивая момент триумфа, Глеб нарочно задал комиссару пару пустячных вопросов. Наконец, не в силах более сдерживаться, он выдал самую главную новость:

— Да, кстати. Я нашел икону.

— Как нашли? Что вы такое говорите? Где она?

— В надежном месте. Приезжайте, все расскажу.

— Bravo! — пришел в восторг Брулья. — Все бросаю и лечу к вам. Буду через полчаса.

С трудом заставив себя полностью проснуться, Глеб вышел на балкон и вдохнул свежий воздух. Утро выдалось волшебным. Полюбовавшись на хаотичную сеть узких улочек и выпив отменный капучино, Глеб с нетерпением ждал появления комиссара.

— Ну, где же она? — прямо с порога спросил Брулья.

— Икона у Скутти.

— У кого?

Тут Глеб даже позволил себе снисходительно улыбнуться.

— Комиссар Скутти — ваш коллега. Из Центральной инспекции.

— Скутти, говорите? Из Центральной инспекции? — вскинув брови, переспросил Брулья. — Должно быть, из отдела внутренних расследований? Но когда вы, черт возьми, успели с ним познакомиться?

— Он был у меня в отеле. Рассказал, что в полицейском управлении завелся предатель, и попросил ничего не говорить даже вам.