— Все, как я и ожидал, — удовлетворенно кивает Каспер. — В темницу обоих! А с тобой, — он вновь подступает ближе к Гвеллану, но все же держится на расстоянии: он боится, боится его, даже скованного заклятием! — Мы еще побеседуем. В допросной. О, я надеюсь на интересный рассказ! Заковать его!

Они защелкивают на шее Гвеллана широкий ошейник, от которого тянется цепь к двум браслетам, охватывающим запястья. Это точно не простые кандалы: отливающий серебром металл испещрен сложными рунами. Его магия заблокирована окончательно. Гвеллан в руках ничтожеств. Впрочем, как и я.

Когда они выводят его из книгохранилища — бледного, с посиневшими губами, — я все же не удерживаюсь и пытаюсь вырваться из рук капрала. Сама не знаю, зачем. Выкрикнуть его имя? Дать ему понять, что люблю его? Что не сдамся? Трудно сказать — меня грубо дергают назад, заламывая руки.

— Будь благоразумна, дитя!

Он выступает из-за стеллажей с раскрытой книгой в руках — епископ Эриний, значительно похорошевший и помолодевший со дня нашей последней встречи. Предатель и трус. И я, стараясь больше не смотреть в его сторону, даю себя увести. В тюрьму. Вслед за Гвелланом. Туда, где нам самое место.

Опять ничего не вышло, опять… Настил из досок, заменяющий мне постель, покрыт влажной подгнившей соломой. От нее исходит запах прели и плесени — я брезгливо сбрасываю ее на пол, ведь располагаться здесь на ночлег я не собираюсь. Пока не собираюсь… Кто же сможет сказать, насколько мое пребывание в королевской темнице затянется? Губы сами по себе кривятся в усмешке. А я-то думала, когда меня сюда волокли, что стану рыдать белугой. Но внутри меня все будто вымерзло, окаменело. Быть может, именно так я и ощущала себя в прошлой жизни, когда ожидала казни после убийства короля Эддарда. Или бросалась на стены, пыталась докричаться до стражников? Нет, вряд ли Алесса Коэн молила о пощаде — она прекрасно знала, что совершила.

А вот на этот раз… на этот раз я и сделать-то ничего не успела. Тогда погибла только я, теперь же, похоже, утяну за собой и Гвеллана. Я сжимаю кулаки, ногти больно впиваются в ладони: только не думать о нем сейчас, только не думать! Не сметь даже представлять себе, как они волокут его по коридорам, как Каспер начинает допрос. Нет, прекрати сейчас же, Алесса! Стоит только поддаться этим мыслям — и ты станешь жертвенной овечкой для короля Эддарда. Хочешь? Что, нет? Тогда не раскисай, осмотрись, оцени все возможности, быть может, отыщется хоть какая-то лазейка.

Я опираюсь ладонью на свой лежак — вот же… еще клок соломы, в самом изголовье! И уже собираюсь сбросить на пол и его, как вдруг мои пальцы касаются чего-то твердого. На ощупь это что-то маленькое и прохладное, к сожалению, не нож и не напильник. Я подношу свою находку поближе к самому носу, иначе не разглядеть — и не верю своим глазам! Водный камень! Даже здесь, во тьме подземелья, он светится нежным голубоватым светом. И я крепче сжимаю его в кулаке, не смея поверить, — неужели и здесь, в месте, которое отнимает последние надежды, у меня отыщется друг?

От камня словно исходят покой и уверенность, и я ощущаю, как сотни голосов, стенающие на разные лады о нашей незавидной участи и скорой смерти, умолкают, и я вновь обретаю себя.

Моя собственная участь не вызывает у меня вопросов. Быть может, мне помогает обретенная уже Алессой Лиатрис привычка рассуждать здраво? Думай, Лесса, думай! Ну и что, что из щели между камней показала свой острый нос мерзкая серая крыса? Тебе-то что за дело? Не сожрет и не покусает, а никакой еды пока не приносили, так что нам, серая сестрица, и поживиться нечем.

Здесь почти совершенно темно, лишь огарок свечи плавает в глиняной плошке. Но и он скоро погаснет… Возможно ли было вообще что-то изменить в жизни Алессы Коэн? Или она изначально была обречена на заклание? Теперь, когда меня почти провозгласили преступницей и заперли в камере, сделать это будет гораздо проще. Не нужно ни шумных празднеств с цветами, ни восторженной толпы, ни пиратов с острова Ило. Те люди, что некогда толпились на площадях, желая хотя бы прикоснуться к Избранной, на этот раз, скорее всего, вообще не знают о моем появлении. Я по доброй воле бежала с архимагом. Обвинение очевидно: таким образом я пыталась передать контроль над Источником ему, буквально обокрав короля и славный народ Каридада. Чего еще ожидать от дочери ведьмы-воровки и циркача-авантюриста?

Любопытно во всем этом только одно: почему Каспер и прочие столь уверены, что лишенная магии девица способна открыть проход к Источнику? Или наличие Дара и моя избранность никак не связаны друг с другом? Мы с Гвелланом никогда этого не обсуждали, но… Гвеллан! Нет, не смей даже мысленно касаться его. Скорбь не делает нас сильнее, как и страх, как и… любовь. Спокойствие и расчет гораздо более надежные советчики. И Гвеллан… да, Гвеллан считал, что моя скрытая ото всех магия может оказаться козырем, тузом, спрятанным в рукаве. Но почему? И как? Разве я способна справиться с колдунами, подобными Касперу? Да, я могу выбраться из камеры, но что дальше? Да стоит мне снять блок — и первый же охранный артефакт растрезвонит обо мне на весь дворец.

Но все же… да, выбраться отсюда и отыскать Гвеллана. Освободить его. Мне это по силам? Будем считать, что да. В случае неудачи мы ничего не теряем — королевская тюрьма примет нас обратно с распростертыми объятиями. А Каспер и Эриний… что ж, им будет, над кем поглумиться.

Эриний… Почему он вместе с Каспером расставил нам ловушку? Решил выслужиться? А как иначе? Мы проиграли, Каспер победил. Его Преосвященство не станет рисковать своим местом у трона ради двух неудачников. И бестрепетно скормит меня сумасшедшему королю. Мало ли, что он говорил Гвеллану. Дела насущные важнее того, что написано в святых книгах, не так ли, Ваше Преосвященство?

Поглощенная своими мыслями, я пропускаю момент, когда ключ со скрежетом проворачивается в замке — и на полу моей камеры оказывается миска с какой-то баландой. Я презрительно фыркаю, отворачиваясь к крошечному окошечку под самым потолком: скряга-сосед у нас в Селье своих собак — и тех кормил лучше. Хотя они вечно слонялись по чужим участкам со впалыми боками и обвисшей шерстью.

Лучи солнца пробиваются сквозь решетку — и на какой-то миг я вдруг думаю, что они похожи на протянутые ко мне теплые руки доброго друга. Уймись, Лесса, — сколько узников до тебя думали именно так? Убаюкивали себя ложными надеждами, верили невесть во что. А в одно прекрасное утро приветливые лучи утреннего солнышка разбудили их, чтобы проводить на казнь…

Баланда и ломоть хлеба… Моя крыса уже водит чутким носом, я вижу, как в предвкушении скорой трапезы трепещут усики на ее мордочке. И… не знаю, дело в крысе или в волшебном камне, зажатом в ладони, но именно эта картина заставляет меня встряхнуться. Если я не стану это есть, не изволю поспать хотя бы пару часов — откуда я возьму силы, чтобы ночью высвободить свою невеликую магию и отправиться спасать Гвеллана? Я шикаю на крысу, даже топаю босой ногой по каменным плитам — вон отсюда, мне и самой сгодится. Заталкиваю в себя и хлеб, и безвкусное варево, а потом вытягиваюсь на помосте, подложив руки под голову. Отчего-то вспоминаю, как Гвеллан легко касался моего лба и чертил там какой-то знак, когда мне не спалось. Или просто гладил меня, а я думала, что это колдовство. И в первый момент мне хочется плакать. Но… у него теплые пальцы, сначала он ведет линию вниз, к переносице, потом вправо, словно пытается пригладить мою бровь, потом… "Спи, моя Лесса", — я будто наяву слышу его ласковый голос, ощущаю легкие прикосновения. До меня доносится шум воды, брызги, рассыпаясь сотнями радуг, летят мне в лицо. И — удивительное дело! — мне все же удается заснуть.