– С какой стати Ри убивать Меландрано?

– Он – отец, а значит, потенциально опасен. Вдруг он тоже вздумал бы судиться с ней за опеку?

– Если б она этого боялась, зачем бы ей говорить ему, что он – отец?

– Может, она и не говорила, Алекс. Может, он сам догадался. Или узнал как-то иначе…

– Например?

– Например, ему рассказала Конни. Что, если, проиграв в первом бою, она решила привлечь его в союзники? Пообещала ему, что в случае победы он получит родительские права плюс хорошую доплату в придачу… Конни ведь пользовалась деньгами как оружием, так что это вполне в ее стиле.

– Никто не говорил о том, чтобы между Ри и Винки было что-то неладно.

– Люди, которых тебе то и дело приходится встречать в суде по семейным делам, тоже когда-то любили друг друга.

Я промолчал.

– Главная предпосылка Конни, – продолжил Майло, – заключалась в том, что Ри – плохая мать. Что, если она убедила в этом Винки – например, сказала ему, что Ри неправильно обращается с девочкой? Чокнутая-то она была чокнутая, но научную базу под свои слова подвести умела.

– Что, заставила Винки пройти тест на отцовство?

– Ну, хотя бы попытаться. В конце концов, в ее распоряжении была целая лаборатория, где она могла все проделать сама, без лишних свидетелей. И, может быть, это и стало той последней каплей, которая переполнила чашу терпения Ри и заставила ее действовать. Еще бы: ее секрет больше не секрет, и Винки вне себя от бешенства, что она так долго от него все скрывала. Сестра, которая подает в суд, требуя предоставить ей право опеки над ее ребенком, – это одно. А отец, который тащит ее в суд по семейным делам для подтверждения своих родительских прав, – это уже совсем другое. В отличие от случая Конни, здесь на стороне Винки был бы закон.

– Борис Чемберлен ни слова не сказал о том, что Винки знал что-то об отцовстве.

– А кто говорит, что Винки ему об этом рассказывал? Слушай, Алекс, я знаю, это трудно. Ты выступал в суде на стороне этой женщины, и тебе не хочется видеть сиротой ее ребенка. Но мне-то приходится иметь дело с фактами, а они говорят мне, что Ри Сайкс избавилась от всех возможных соперников и теперь движется в неизвестном направлении подальше от Лос-Анджелеса. Прибавь к этому двадцать пятый калибр. Знаешь, как называют его парни? Девчачьей пушкой.

– Альтернативные точки зрения допускаешь?

– Какие, например?

Я рассказал ему про свой ланч с судьей Нэнси Маэстро.

– Она определенно качала из меня информацию. Хотела знать, как идет твое расследование. Я ушел от нее со странным чувством.

– Настолько странным, что у тебя сложилось альтернативное мнение?

– Как тебе такой вариант: Маэстро прикончила Конни раньше, чем та успела прикончить ее?

– Вообще-то, мы говорим сейчас о действующем судье… ну, да ладно, допустим. Но какой у Маэстро мог быть резон охотиться на Меландрано?

На это у меня ответа не было.

– Мир, любовь, Вудсток, – произнес Майло и покачал головой.

– Значит, убийство Конни у нас теперь дело рук одной женщины, а не командная работа?

– Считаю ли я, что убивать Конни было бы удобнее вдвоем? Конечно. Но и в аду не сыщешь фурии столь грозной, как оскорбленная в своих чувствах мать, а эту мать оскорбляли, и не однажды, причем ее собственная плоть и кровь. В конце концов, что нужно было сделать Ри, чтобы Конни распахнула перед ней двери? Только сказать: я, мол, пришла договориться о девочке. У Ри ведь был имидж человека, глубоко чуждого насилию, и он работал на нее. Последнее, чего Конни могла ожидать от младшей сестренки, это что та выпустит ей кишки. А между тем я справился о состоянии здоровья Бориса Чемберлена, раз уж он наш потенциальный папочка номер два.

– Еще вчера он был жив-здоров.

– Верно, однако осторожность не помешает. К счастью, выяснилось, что наш Борис и сегодня жив-здоров и качает железо, как чокнутый. Так, по крайней мере, утверждают Скотт Перуджа и его ребята из отдела по наркотикам, которые вот в эту самую минуту, пока мы тут с тобой разговариваем, продолжают круглосуточное наблюдение за домом Бориса Чемберлена. И знаешь почему? Потому что «Кэт и Джереми» оказались не просто беглыми богатенькими ребятишками из Вестсайда, они – беглые богатенькие ребятишки из Нью-Йорка с неоднократными приводами за наркоту, грабежи и растрату средств из фондов фирмы папочки «Кэта».

– Колеса правосудия, значит, мелют медленно, но верно? – спросил я.

– Да, Алекс, и мне жаль, что в них попала и Ри.

– Ее еще не нашли?

– По ее словесному портрету получены уже тонны сообщений, но до сих пор ничего существенного. Служащие вокзала ее не опознали, и никаких признаков того, что она покупала там билет, тоже нет. Пора подключать к делу маршалов[38], если кто и сможет ее найти, так это они.

Майло набрал номер, попросил кого-то по имени Джед, поболтал с ним сначала о розыске людей вообще, потом перешел к описанию конкретной пропажи по имени Шери Сайкс. Под конец сказал:

– Займись этим прямо сейчас, амиго, – и тут же принялся жать на кнопки компьютера и рассылать приложения.

Я встал. Он не повернул головы. Я незаметно вышел.

* * *

Невозможно вечно отрицать очевидное, и к тому времени, когда я добрался до дома, я уже был убежден, что меня надули, профессионально провели за нос.

Не в первый раз и, может быть, не в последний. Что ж, ничего страшного. Со всеми бывает.

Но не всем доверяют решать судьбы детей.

Пора, наверное, завязать с судебными делами и взяться за совершенствование собственных профессиональных навыков.

И, конечно, по иронии судьбы, первым, что я услышал от телефонной службы, едва добрался домой, было сообщение от Марвина Эпплбаума, юриста по семейным делам, одного из лучших, который хотел, чтобы я «взялся за одно непростое дельце».

Оператор спросила:

– Что-то смешное, доктор?

– Что вы сказали?

– Я передала вам сообщение, а вы начали смеяться.

– Учусь видеть во всем позитив, – сказал я и повесил трубку.

* * *

Я позвонил в приемную Нэнси Маэстро и снова нарвался на помощника шерифа Хэнка Ниба.

– Доктор, – узнал он меня. – Как прошел ланч?

– Отлично. А ваш?

– О, тоже неплохо. Чем могу помочь?

– Судья Маэстро спрашивала меня вчера, как идет расследование по делу Конни Сайкс. Я хочу ей кое-что сообщить.