Его лицо напоминало ацтекскую резьбу по камню.

– Мы провели типа собрание. Оказалось, что до дела остался всего один день, они уже готовились поделить деньги.

Мои легкие вдруг стали сырыми и вязкими. Я выдохнул. Выдох отозвался болью в груди.

Эфрен продолжал:

– Я сказал Рамону, что он крупно облажался, придется теперь платить. И поставил его на счетчик.

Я улыбнулся.

– Надеюсь, он усвоил урок.

Касагранде сделал короткий глоток кофе, облизал верхнюю губу.

– Не могу перестать об этом думать. Знаешь, как бывает: мысль застрянет в башке, крутишь ее и так и этак, а она все не уходит, падла. Понимаешь?

– Мозги точит, так еще говорят, – сказал я.

– Точит… да, наверно… раньше у меня так с гребаным Ди было. Думал о нем все время. Пока меня не послали сюда. И ты объяснил мне, что я не придурок какой-нибудь и могу сам контролировать свои мысли.

Он постукал себя пальцем по виску.

– Ты помог мне разобраться с этой парашей. Так что про гребаный Ди я больше не думаю, зато теперь в башке у меня сидит гребаный Рамон. Я хочу спросить, док, если б худшее все-таки случилось, то эта мысль, что, так и сидела бы у меня в башке до конца дней?

«И черви пожирали бы меня».

– Думаю, да.

– Ну, Рамон, падла… – Эфрен прищелкнул языком. – Теперь ты у меня счетчиком не отделаешься, я тебе кое-что посерьезнее припасу.

Он откинулся на спинку кушетки, положил ногу на ногу, свободной рукой изобразил пистолет.

– Это плохая идея, Эфрен.

– Для тебя, может, и плохая, док. А для меня – нет. – Той же рукой он изобразил, как нажимает на спуск. Один, два, три раза. – И никто больше не точит мозги.

Я покачал головой.

– Забудь об этом.

– Не могу, док, – повторил он. – Это было так близко.

– Мы это уладим, Эфрен.

– Чем, пилюлями? Я их и так без конца глотаю.

– Не пилюлями. Ментальными тренировками.

Это прозвучало смешно и легковесно. Касагранде хихикнул.

– То есть ты будешь учить меня не разбираться со своими проблемами? Типа, тренировки? Типа, тут у тебя такой спортзал для мозгов?

– Я могу помочь тебе перестать думать об этом.

– А может, я не хочу переставать, док. Может, я хочу закруглить это дело.

– Может быть. Но лучше не надо, – сказал я.

– Бл… Но почему, док?

– Прежде всего потому, что это неправильно.

Он вытаращил на меня глаза.

– Ты серьезно? Этот козел хотел тебя убить, а ты, значит, его выгораживаешь?

– Он для меня ничто, Эфрен. Если б он напал на меня сейчас, я сделал бы все, что могу, чтобы его прикончить.

– Чем, книжкой бы прихлопнул?

Много лет назад мне довелось убить человека, который пытался убить меня. Уж не знаю, что такое вползло при этом воспоминании в мой голос, но когда я сказал: «Не волнуйся, я тоже могу позаботиться о деле», – Эфрен посмотрел на меня так, словно видел впервые.

– Так в чем проблема, док? Тупого козла надо…

– Мне пришлось бы донести на тебя в полицию.

Его рот сжался в узкую полоску. Веки опустились.

– Ты бы меня сдал? Какого хрена?

– Таков закон.

– Ты же твердил мне, что все, что я говорю тебе здесь, тайна…

– Тайна – всё, но есть одно исключение. Называется «предупреждение Тарасова». Если пациент сообщает мне, что намерен причинить кому-то вред, я должен сообщить об этом властям.

Он поставил обе ноги на пол.

– Хреново.

– Таков закон.

– Зако-он, – передразнил он меня. – Рамон вон срать хотел на закон, когда готовился тебя грохнуть.

– Я знаю, это звучит…

Он вскочил, подошел к двери, обернулся.

– Дерьмово это звучит, док. Сначала ты говоришь мне, что у меня точильщик в башке, потом оказывается, что ты не говорил мне всей правды…

– Эфрен…

– Упражнения! Ты что, думал, я сюда за упражнениями хожу, док?

– Тогда зачем?

Он замер.

– Эфрен…

– Сам мне скажи, зачем я сюда ходил. Ты же у нас умный.

Я покачал головой.

– Ну, тогда и я не знаю.

Касагранде выскочил из офиса. Уронил что-то на пол и не поднял. Я вышел за ним. Он уходил от меня, не поворачиваясь, только взмахнул рукой и прибавил шагу.

– Эф…

– Все нормально, док. Спасибо за ваше время. – И он сорвался на бег. Когда я спустился по лестнице, он уже сидел в «Лендровере» и выворачивал руль, чтобы выехать с площадки.

Я вернулся в дом и поднял то, что он обронил.

Простой белый конверт. Внутри хрусткие двадцатки. Я пересчитал их. Ровно столько, сколько я брал за сеанс в те времена, когда он ходил ко мне мальчишкой, у которого были проблемы со стилем жизни.

Подождав час, я позвонил Эфрену и оставил на автоответчике сообщение, на которое, я знал, он не ответит.

«Типа, тренировка? Спортзал, типа, для мозгов?»

Юридически, этически – да просто чисто технически – я правильно сделал, что постарался направить его прочь от мыслей о мести. Однако это не мешало мне чувствовать себя погано.

Будь наш мир проще, я бы сам пошел и убил этого Рамона Гусмана, своими руками. А заодно еще и тех двух несостоявшихся стрелков, которые боролись за привилегию прикончить меня подешевле.

Такая судьба постигла и Конни Сайкс, которая заварила всю эту кашу. И если бы о ней «позаботилась» Ри, я бы только приветствовал ее действия и не стал бы участвовать в ее поисках.

А вот с Эфреном я поступил по-другому – взял и испортил наши отношения, возможно, безвозвратно. В джунглях, где обитает он, любой нюанс – это уже ошибка.

Я сидел и размышлял о том, что теперь делать, когда мне позвонили из телефонной службы с сообщением от судьи Нэнси Маэстро. Не подъеду ли я в ближайшее время в город, «поболтать»?

Я перезвонил ей в кабинет. Женщина – помощник шерифа ответила:

– Она на заседании, сэр.

– Освободится в четыре тридцать, как обычно?

– Назовите, пожалуйста, еще раз ваше имя, сэр.

Я удовлетворил ее просьбу.

– Она на Коммонвелф, сэр, попробуйте обратиться туда.

В здании суда на пересечении Шестой и Коммонвелф идут обычно крупные корпоративные тяжбы. Неужели Нэнси уже получила свой вожделенный перевод на беловоротничковые процессы? Первый служащий, до которого я дозвонился, понятия не имел, кто такая судья Маэстро, и передавал меня по цепочке до тех пор, пока я не услышал наконец знакомый голос: