Теперь мы можем, наконец, приблизиться к пониманию совершенства. В чем то совершенство Отца, к которому призывает стремиться нас, обычных смертных, Иисус Христос? Если мы понимаем, в чем несовершенство, то понять, в чем совершенство, нам уже гораздо легче.

Д: Если там было ограничение, то здесь должно быть отсутствие каких бы то ни было ограничений.

А: Что это такое – «отсутствие каких бы то ни было ограничений», Даша?

Д: Ограничения – это тоже система ценностей с приматом материального. Когда мы говорим о Божественном совершенстве, мы имеем в виду такие качества, которые трудно применить к человеку – мы уже не говорим ни о какой индивидуальности.

А: Говорим – только о преображенной индивидуальности.

Д: То есть мы продолжаем говорить о человеке, а не о Боге, так?

А: Да. И поэтому дело не в ограничениях – их становится даже больше – например, ограничение на совершение безнравственного поступка.

Д: Это не ограничение для такого человека – это его естественное состояние.

А: Для эгового человека его ограничения – тоже его естественное состояние. Он не ощущает, что, скажем, любить только своих и не любить чужих – это ограничение. Таким образом проявляется его ограниченность – да, но не ограничение. Поэтому можно сказать, что в том совершенстве, к которому призывает Христос, отсутствует единственное ограничение, или единственная ограниченность – так все-таки будет точнее – это ограниченность только самим собой.

Давайте рассмотрим поподробнее, что лежит в основе нашей ограниченности, с одной стороны, и чем она чревата для нас, с другой? Когда мы воспринимаем мир через призму этого ограничения, деля его на своих и чужих, на праведных и неправедных, на тех, кто достоин нашей любви и тех, кто ее недостоин – мы тем самым постоянно совершаем одно и то же действие, которое, собственно, и запускает колесо сансары и вращает его, как perpetuum mobile, пока мы сами не захотим из него выйти. Суть этого действия состоит в том, чтобы скрывать от себя свое собственное внутреннее несовершенство. Основание этого действия опирается на наши неосознаваемые страхи, заключающиеся в том, что наш подлинный несовершенный облик никем не будет принят – ни другими, ни нами, а следующее за его разоблачением осуждение раздавит нас и приведет на порог смерти. В этой фразе есть магическая закольцованность: по сути эти страхи изначально восходят к непринятию нами своей смертной, преходящей природы – а не принимая ее, мы именно этим непринятием и порождаем по большей части то самое внутреннее несовершенство, которое заставляет нас еще более судорожно цепляться за то, неизбежную потерю чего мы так боимся принять. Собственно, это порожденное непринятием несовершенство и есть не что иное, как судорога зацикленности на том, что носит временный, непостоянный характер. А это по сути все наше земное бытие. Эта судорога порождает собой в высшей степени странную и разрушительную иллюзию, а именно: чем больше мы будем к этому временному привязываться, и чем больше, вопреки истине, полагать внутри себя это временное и разрушающееся чем-то незыблемым и вечным, тем больше мы «заговорим» реальность и сделаем ее такой, какой нам ее хочется представлять. Как следствие в нас рождается перегиб – пристрастие ко всему внешнему, материальному – и вот уже мы готовы добиваться того, что кажется нам самым важным, презрев то, что не входит в эту систему ценностей. Внутри себя мы чувствуем и этот перегиб, и нашу собственную несправедливость и неправедность, но никогда себе в этом не признаемся. И это не удивительно – ведь мы неосознанно боимся, что стоит нам дать слабину и признать правду в каком-то одном месте, вся остальная псевдореальность рухнет как карточный домик. И что же происходит дальше? Чувствуя, но не признаваясь себе в этом, мы те качества, которые нам в себе не нравятся – а именно: наш эгоизм, нашу приверженность мирскому, привычку заботиться только о себе, любимом – все эти качества мы начинаем очень хорошо замечать в других и, запрещая себе осуждение этих качеств в себе самих, мы с радостью нарушаем этот запрет в отношении другого. Таким образом, деление мира на своих и чужих имеет своим основанием не что иное, как механизм проекции. Что значит: «любить любящих нас и ненавидеть ненавидящих нас»?

Д: Избирательность.

А: Это не просто избирательность. Это отзеркаливание. Я по отношению к другому испытываю те же чувства, что и он по отношению ко мне. Но, будучи материалистом, я первопричину своей нелюбви приписываю не себе, а ему – вот каким образом здесь проявляется материализм. Любящий тебя – это тот, кто хоть как-то забывает о себе, относясь к тебе не как к сопернику и не как к помехе для удовлетворения собственных эгоистических помыслов, значит – и я могу точно так же забыть себя по отношении к нему. Причем неважно, по каким причинам нас любят – по меркантильным или из-за гранфаллонских предрассудков, или просто по причине психологической инфантильности и слепоты, – главное, что любят. Ведь мы и сами такие, не правда ли? И получается следующая картина: снаружи, на сознательном уровне, наше взаимодействие с миром воспринимается как пассивное подстраивание под него: кто нас ненавидит, того и мы будем ненавидеть, кто нас любит, того и мы будем любить. Изнутри же, если смотреть сквозь призму бессознательного, картина меняется на прямо противоположную: мы в своем эгоизме готовы ненавидеть всех, кто нам мешает, охотно выплескиваем эту ненависть в том случае, если предоставляется такая возможность, более того – ищем предлог, для того, чтобы такая возможность возникла. И таким образом мы выплескиваем ненависть, которая первоначально не была ненавистью к другому, первоначально это всегда вытесненная ненависть и неприязнь к самому себе.

Д: То есть любая ненависть только такой и может быть?

А: Абсолютно. Другой агрессии и ненависти нет. Если я, видя свое несовершенство, не начинаю дальше как-то с ним взаимодействовать, пытаться осмыслить и так далее, а вместо этого занимаю позицию «знать ничего не желаю»: вытесняю его в бессознательное, оттуда проецирую на другого и так далее… – нас здесь даже не интересует, что с ним происходит затем, сейчас нас интересует первоначальный импульс: слова «Если я, видя свое несовершенство…» Что заключено в этой фразе?

Д: Получается, что несовершенство это, заложенное в нас изначально, составляющее где-то основу нашей природы, заложено туда неслучайно. Оно, если мы его увидим, может стать инструментом на пути к нашему совершенству.

А: Нет, Даша. К сожалению, нет.

Д: Почему?

А: Потому что из того, что я говорил, следует принципиально противоположный вывод, а именно – что наше изначальное несовершенство изначальным вовсе не является. Вот что самое главное. «Если я, видя свое несовершенство…» Стоп. Откуда ты его видишь? Если ты понятия не имеешь обо всем этом?

Д: О чем?

А: О Новом Завете, о Евангелии, о Нагорной проповеди. Никто еще не знал, что такое Нагорная проповедь, а в мире царили ярость, ненависть, жадность и прочее…

Д: И они не считались несовершенством?

А: Для нас это не имеет значения. Важен только механизм. Я ненавижу другого – за что? Если бы он был совершенен, ненавидел бы я его или нет?