class="p1">Он явно задумал эффектный уход, но когда поворачивается на каблуках, теряет равновесие и хватается за перила. Даже в темноте она видит, что пальцы его правой руки начинают опухать.

Маргарет тяжело и протяжно вздыхает.

– Сейчас принесу воды.

«Это не твоя забота, – объяснил он ей. – Не твое дело ухаживать за всеми, кроме себя самой».

Но на самом деле ее. Когда ушел отец, ее заботой стало ухаживать за Ивлин, ведь она так решительно встала на путь саморазрушения. Как не развалился бы мир без нее? Как не развалилась бы она сама, если бы не находила себе занятия? И, возможно, самый животрепещущий из всех вопросов: когда Уэс успел попасть в сферу ее притяжения? Она стала такой падкой на его дешевые слова и позерские улыбки.

Не дожидаясь ответа, она спешит вниз за стаканом воды и пакетом замороженного горошка из ледника. А когда возвращается, дверь его спальни закрыта. Маргарет тихонько стучит и ждет. Не услышав изнутри ни звука, толкает дверь бедром и встречает сопротивление. Он что, забаррикадировался изнутри? Она бы не сказала, что такие выходки не в его духе.

Кряхтя от усилий, она отжимает дверь плечом и щелкает выключателем. Да, и впрямь баррикада. Отшвырнув в сторону груду одежды, валяющейся на полу, она в растерянности обводит комнату взглядом. Его вещи повсюду. Галстуки висят на спинке стула у письменного стола. Покосившиеся стопки книг на полу напоминают небольшую панораму города. Обрывками бумаги для записей, как снегом, усеяны все поверхности. Он ничем не лучше ее матери.

А его самого нет.

Она стоит как дура в центре его пустой комнаты со своей водой и горошком, пока дверь не распахивается с такой силой, что ударяется об стену. На пороге возникает Уэс, в состоянии полного ступора уставившись на нее.

– Ну, что? – спрашивает она.

– Тебе нельзя врываться в мою комнату без разрешения. А если бы я был голый?

– Какие еще «если», Уэс?

– А, так ты опять пыталась меня подловить? – он ловко выкручивается, выбирая нечто среднее между притворной обидой и флиртом. – Маргарет, Маргарет, Маргарет…

Закатив глаза, она жестом указывает на край кровати.

– Садись.

Он подчиняется. Маргарет садится рядом с ним, берет его руки в свои. На костяшках уже проступают красные и синие пятна. Его дыхание сбивается, пока она водит кончиками пальцев по синякам.

– Больно?

– Нет.

Ну да, как же.

Лунный свет вливается в окно, ажурный, как кружево. Он покрывает черные волосы Уэса серебром, смягчает гневный мрак его глаз до глубокого темно-кофейного оттенка. Частица ее души, та самая, которая со вздохом произносит его имя в пустоте ее спальни, жаждет помедлить, не отводить глаза. Она так до сих пор и не разобралась в своих чувствах к нему. Но сейчас ему нужна дисциплина, а не ласка. Маргарет прижимает ледяной пакет к его распухшему кулаку, не слушая сдавленные протесты.

– Обращайся со мной бережно. Я хрупкий.

– Переживешь, – она удерживает его руку у себя на коленях. Ладонь, охватывающая колено, теплая – приятный контраст с холодом замороженного горошка. – И вообще, ты сам виноват.

– Наверное, – некоторое время он молчит. – Никак не возьму в толк: Джейме тоже попал в первый отряд, а непохоже, чтобы ему были нужны призовые деньги.

– Для большинства охотников дело вовсе не в деньгах. И даже не в безопасности города. Вся суть в том, чтобы убить того самого хала и, что еще важнее, – в том, кто именно убьет его, – объясняет Маргарет, не поднимая глаз. – Такую честь людям вроде нас они не отдадут.

– «Людям вроде нас»? Ты о чем? – Он вдруг кажется почти протрезвевшим.

– Тем, кто не такой, как Джейме, – с трудом выговаривает она. – Кто убьет хала, исполнит труд Бога, а здесь большего патриотизма и представить себе нельзя. Все это насквозь символично. Определение, что есть герой. Победа над природой. А если победит такой человек, как ты, – что это означает? Для них на карту поставлена душа народа.

– Значит, когда мы выиграем, это будет весьма героический поступок. Признай это, Маргарет. И врезать ему тоже был героизм.

Она молчит. Только вспоминает панику, которую ощутила, увидев, как Джейме нависает над ним, как распустивший слюни пес, и каким жадным взглядом Уэс шарит по окровавленному лицу противника. Если бы она не вмешалась, кто знает, что могло случиться? Ей до сих пор страшно думать, что будет, если Джейме решит, что хватит сдерживаться.

– Твои намерения благородны, но поступки безрассудны. Ты понятия не имеешь, на что он способен.

– Еще как имею, Маргарет, – она впервые слышит в его голосе такую усталость. – Ты что, правда считаешь, что раньше я никогда не сталкивался с такими людьми, как он? Да в городе они повсюду, они правят этой страной. Это они жгут сумистские церкви. Они не пускают ю’адир в университеты и бьют витрины в их магазинах. Они вводят иммиграционные квоты для людей, спасающихся от голода и резни. Они вынуждают нас жить в трущобах и браться за работу, которая нас убивает. Они… – он обрывает себя и проводит свободной рукой по волосам. – Мне это осточертело. Осточертело терпеть. А тебе разве нет?

– Но что еще нам остается?

– Отбиваться, – в голосе сквозит раздражение. – Бунтовать. Голосовать. Что угодно.

– Мне от этого никакого толку. Я здесь одна.

– Нет, не одна.

Больше она не в силах хранить свою тайну – ведь он так искренне смотрит на нее. А ей уже надоело держать его на расстоянии.

– Я ю’адир.

После ее признания слышится только тихий шорох штор на сквозняке и ее сбивчивое дыхание. Маргарет собирается с духом в ожидании реакции, но Уэс только хмурится.

– Ну и что? Я же с тобой.

Ее переполняет такое облегчение, что она почти потрясена.

– Понимаю, ты считаешь меня безрассудным, – продолжает он. – Но другим быть я не могу. Не могу молчать или идти на уступки, если собираюсь изменить то, как обстоят дела сейчас. К тому времени, когда я наконец пробьюсь, будет уже неважно, откуда родом наши предки.

Такой мир она представить себе не в силах. С другой стороны, она ведь никогда и не видела ничего дальше побережья Уикдона.

– Я ни о чем не мечтаю так, как увидеть, что эта мечта сбылась, но, если мы не победим, изменить мир не получится. До самых верхов ты не доберешься, если Джейме убьет тебя. Так что хотя бы иногда прислушивайся ко мне. Ты должен позволить мне оказать тебе помощь.

«Нельзя допустить, чтобы алхимия поглотила тебя».

Но этого она не говорит. Слова застревают у нее в горле.