Избегая любых новостей, способных хотя бы поверхностно затронуть войну, Каспар включил радио на станцию с музыкой начала двадцать первого века. Гнетущее безмолвие сохранялось между ними до тех пор, пока они не остановились у небольшого одноэтажного бежевого здания с табличкой «Психологический кабинет Терезы Мартин».

– Она добрый, понимающий человек и отличный специалист. Отучилась и на психолога, и на психиатра. Я попросил ее провести сеанс анонимно, так что она не будет видеть тебя, но ты сможешь видеть ее. Не будь сеанс анонимным, ты мог бы выбрать себе подходящий по атмосфере кабинет.

– Спасибо. – Александр отстегнул ремень безопасности. – Сколько будет стоить сеанс?

– Для тебя нисколько. Она проведет его бесплатно.

– А ты будешь со мной?

– Я побуду за дверью.

– Хочу, чтобы в первый раз ты был со мной.

Каспар нежно взял его за руку, не прерывая зрительный контакт.

– Если тебе будет легче, я готов. Мне казалось, без меня будет проще. Возможно, возникнут темы, о которых, как ты решишь, я не должен буду услышать.

– Мне нечего от тебя скрывать.

– Дело вовсе не в доверии. Я хочу сказать, если почувствуешь, что разговор затрагивает темы, о которых мне лучше не знать, смело скажи, и я выйду.

По телефону Каспар сообщил Терезе об их прибытии. Спустя минуту они зашли внутрь и прошли по узкому светлому коридору. В конце находились две одинаковые серые двери, Каспар открыл правую, и они очутились в бежевой комнатке; в ней было всего шесть предметов интерьера: диван с велюровой обивкой у стены с авангардной картиной, тумба с лампой и два горшка метровых фикусов в углах у зеркала Гезелла, показывавшего им Терезу – женщину пятидесяти лет, сидящую в кресле, – и скрывавшего их от нее.

– Здравствуйте! – Александр, немного смущенный, сел на диван.

– Добрый день, – отвечала она низким голосом. – Я Тереза Мартин.

– Приятно с вами познакомиться.

– Мне тоже. – Она взяла с тумбы рядом блокнот и вооружилась ручкой. – Когда-нибудь ранее бывали на консультациях у психологов?

– Никогда, к сожалению. – Александр сцепил пальцы в замок и опустил взгляд. – Поэтому, если вы не против, Каспар побудет рядом в первый раз.

– Если это поможет вам справиться с волнением и раскрыться, то я только за. Мне вы можете рассказать что угодно. Я не буду вас осуждать и критиковать. Помните, что я хочу вам помочь.

– Я даже не знаю, с чего начать.

– Понимаю. Я помогу вам. Скажите, что сподвигло вас обратиться ко мне? Что стало последней каплей?

Александр замер, стараясь вспомнить подробности кошмарной ночи и тот самый триггер, после которого он полностью признал свою беспомощность в борьбе со своими чувствами.

– Я… – Он взглянул на слегка взволнованного Каспара, и тот взял его за руку. – Я совершил много плохого, но не по своей воле. Причинял людям боль. Меня вынудили обстоятельства. Я чувствую себя конченым эгоистом и преступником. Мне снятся кошмары, мучает совесть. – Слезы выступили на его опущенных в пол глазах, горло изнутри словно кромсали ножами, боль была столь мучительной, что голос его предательски затихал через каждые пару слов, и исповедь получалась отрывистой и медленной. – Я в ловушке. Живу в нескончаемой тревоге. Я забыл и, если честно, никогда по-настоящему не знал, что это такое – спокойная жизнь. Когда ты не думаешь на десять ходов вперед, чтобы сразу определить, будет ли мне сейчас худо от какого-то простого поступка или пронесет. Чтобы получить спокойную жизнь, я должен завершить дело, но… Но даже когда я якобы получу жизнь без волнений, я всегда буду помнить о том, какой ценой она мне далась.

Он склонился над коленями и схватился за волосы.

– Мне постоянно хочется плакать, – выговорил он, задыхаясь. – Я так устал, что вижу выход только в одном – в уходе из жизни. – Он почувствовал, как рука Каспара сжала его плечо. – Но я не могу. И в душе – не хочу. Я хочу жить, как другие. Знаю, у всех своя боль, и нам может порой казаться, что нет ничего тяжелее и важнее наших проблем. Просто… Жаль, я не могу рассказать вам обо всем, мисс Мартин, чтобы вы по-настоящему поняли, как тяжела моя ситуация, какая огромная ответственность на мне лежит. А ведь я не был к ней готов. Она просто свалилась на меня, и я должен переступить через себя, но сделать что положено. Но я через себя давно переступил. Не знаю, что может мне помочь. Не знаю!

Отрывками в голове проносились воспоминания из нелегкого детства. Как наяву Александр видел стервозную юную Делинду, подстрекавшую недовольного его рождением отца, и мать, которая долго сопротивлялась их негласному сговору против ее сына, а затем сдалась и увидела в нем олицетворение всех своих бед и несчастливо сложившейся жизни. Хотя Тереза ждала от него откровений, его терзало едкое ощущение, что он вовсе не изливает душу, а ноет и вызывает и в ней, и в Каспаре неприязнь и утомление. Нет, все-таки зря он позвал Каспара. Не должен он слышать его жалобы на свою ничтожную жизнь. Это лишь разочарует его и оттолкнет, и в какой-то момент Шульц поймет, что не желает тратить время на слабака вроде него.

Александр не видел, с каким искренним сочувствием смотрела Тереза, как и не видел огорчения на лице Каспара.

– Не хочу показаться нытиком…

– Почему вы считаете себя нытиком? – перебила его Тереза мягким тоном.

– Ну… – Александр на мгновение растерялся. – На жизнь жалуются только слабаки.

– Вы и о других такого мнения? – спросила она без упрека. – Если бы вы услышали все это из уст друга, вы посчитали бы его нытиком?

– Конечно, нет. Я бы посочувствовал ему и постарался помочь.

– Тогда почему вы серьезно относитесь к чужим проблемам, а свои так жестоко обесцениваете и считаете их выражение нытьем?

Ошарашенный этим вопросом, Александр поднял на нее растерянный взгляд и всхлипнул.

– Вы не любите себя, верно? – спросила Тереза осторожно.

Александр закивал:

– Не люблю.

– Почему?

Вновь тишина. Тереза сделала пометки в блокноте и вернулась к вопросам:

– Вас любили родители?

– У меня была и… до сих пор есть одна особенность, которая внешне незаметна. Из-за этой особенности отец… Он невзлюбил меня и часто унижал, говоря, что мне не быть настоящим мужчиной, что я… – Александр поднес побелевший от напряжения кулак к губам. – Что я уродец. Что я не нормальный человек. «Маленький больной уродец» – так он говорил. Угрожал, что не оставит мне ни фунта. Говорил, что ему за меня стыдно. Что у меня и вид, и сущность жалкие. Что лучше в нашем мире вообще не иметь сына, чем иметь сына вроде меня. Говорил, что лучше бы я не рождался. Что нужно было сделать аборт. Что, когда я родился слабым, не нужно было меня спасать. Убеждал маму, которая меня любила и защищала, в том, какой я мерзкий выродок, недостойный ее любви. Отец был ненормальным и срывался на ней. Они часто ссорились. Иногда я слышал лязг и грохот, будто ломалась мебель. Мама часто плакала. На ее руках были синяки. Думаю, они были и на ногах, и на теле. Когда папа умер, она очень изменилась и начала видеть корень всех бед во мне.