Сухопарый неожиданно отвернулся от нас, будто что-то почуяв, гаркнул короткую фразу, и к нему подскочил один из стрелков. Теперь монгол не отрывал глаз от распластанного на земле скакуна, застыв на границе света и тени молчаливым изваянием.

Еще одна короткая фраза и многозарядный «Тигр» перекочевал к нему в руки.

Я попытался уловить точку, от которой он не отрывал взгляда и неожиданно увидел парок, вырывающийся из ноздри в стылый вечерний воздух высокогорья.

— Видишь? — неожиданно спросил в никуда сухопарый, — Он еще там и вовсе не собирается уходить.

С этими словами он вскинул карабин и тщательно прицелился.

— Танг! Танг! Танг, — грохнули три одиночных выстрела, разрывая пространство.

Эффект оказался неожиданным — конь дернул копытами, и провернулся на земле, убирая голову из сектора обстрела.

— Буудах, — яростно взвыл сухопарый и перевод был не нужен, потому как стрелки разом нас оставили и, вскинув оружие, развернулись туда, где сучил ногами раненный жеребец.

— Толгой! Толгой! — орали они, и становилось понятным — стрелять нужно только в голову. А головы уже не было видно..

Неожиданно самый молодой из стрелков побежал левее, пытаясь избрать другой сектор обстрела. Видимо выполняя какие-то инструкции, он держался только теневой стороны, не выходя в свет фар. Наконец, остановившись на размытой границе света вдали от «Крузака» и разглядев голову коня, он стал стрелять.

Жеребец дернулся, пытаясь еще раз провернуться-укрыться, но видимо пули окончательно разорвали «нити», непостижимым образом удерживающие смертельно раненного скакуна на этом свете, и движения теперь напоминали смертельные судороги.

Миг…

Конь дернулся в последний раз, и вдруг свет фар вдруг потускнел.

Не знаю, как можно передать ту самую мглу, что притушила яростный свет галогенок, заставляя невольно щуриться, всматриваясь в такой неоднородный теперь сумрак.

А в стороне стрелка, что завершил этот странный бой со скакуном, будто что-то происходило — если здесь свет фар лишь притух, то в его «угол» рухнула настоящая мгла.

Сдавленный вопль донесся вдруг из самой глубины сгустившихся «сумерек», и на площадку прямо к моей одежде вдруг вылетела «Сайга», из которой парень только что вел обстрел.

Когда-то давно-давно моя бабушка Сима рассказывала о купеческой жизни до революции. Родилась она в Угличе, а там, надо сказать, все разбирались в тканях — город-то ткацкий…

Помимо историй о житейском укладе я запомнил, как мой прадед — купец Сахарнов Василий (ее отец) — отличал более ста оттенков только черного цвета, не говоря о прочих. Позже общаясь с малярами-художниками, я слышал о мистике света-тени или необычных возможностях красок.

Все эти истории пронеслись в моей голове за краткий миг этого страшного крика монгольского стрелка. Такой вопль не мог принадлежать тому, кто собирается жить — слишком уж много в нем сейчас звучало, а уж сколько оттенков сумрака увидел я, наверняка не снилось даже моему прадеду купцу, да и всему Угличу…

Крик прервался и свет фар разом стал прежним, заставляя жмуриться и выбивая короткую слезу.

Я глянул в ту сторону, откуда мгновением раньше доносился крик, но увидел лишь безвольно лежащее тело с неестественно вывернутыми руками-ногами.

— Он ушел… — торжественно объявил сухопарый и отдавал винтовку молчаливо стоящему рядом стрелку, — Он ушел и я свободен…

Странная фраза и не менее странная ситуация делали свое дело. Я невольно ощутил, что именно сейчас мы присутствовали при чем-то значимом и недоступном нашему пониманию.

— Миха, одевайтесь, — как-то буднично крикнул нам Саня.

Я ничего ему не сказал — слишком уж быстро он «омонголился». Правы были мои товарищи буряты насчет мути в голове после «жара» азиатских женщин. Вот и сейчас наш мачо предпочел компанию Батцэцг, которая уже оставила Хурлы и прицепилась к несостоявшемуся воплощению Джа-Ламы.

— Со мною что-то не так, — шепнула мне Карина, когда мы не без опаски вышли на свет фар Крузака, — Ребенок, будто с ума сошел.

Я глянул на воительницу и неожиданно заметил, насколько она бледна. Мало того, на лбу её выступили капельки испарины. Руки девушки с опаской обнимали сейчас живот, запахивая халат, и я понял — там, в котловине произошло что-то непоправимое, и выходило, что эта история с буйством древнемонгольских духов еще не закончена.

Дорога до места оказалась тряской.

— Монголия стала единой страной только при Чингисхане, — повернувшись к нам, рассказывал сухопарый.

Мы с Кариной устроились на заднем сиденье Крузака. Рядом с нами втиснулись Рубан с «прилипшей» видимо навечно упрямицей Батцэцэг.

Хурлы рулил, а мы лишь обреченно слушали.

Со слов Очирбата (сухопарого) выходило что капище, на которое мы с Кариной попали было создано Киргизами еще задолго до прихода в Монголию Буддизма и Чингизидов.

— Говорят, что первым его использовал Охин — Тенгри. С той самой поры есть люди способные противостоять Черным Духам. Нас множество и сегодня стало больше…

Он вдруг замолчал и я понял, что он говорит о двух оставшихся в живых стрелках.

Из дельнейшего рассказа стало понятно, почему Очирбат называл себя свободным — прошлая схватка его рода принадлежала деду. Отец же состарился-умер, так ничего и не дождавшись.

На мое удивление никто не расспрашивал, что мы видели внутри и как выбрались. Только-только я решил поинтересоваться этим, как заговорил Хурлы.

— Не рассказывайте никому, что там происходило, и вы почти в безопасности, — не оборачиваясь гукнул он, — Если то чего мы боялись, все-таки произошло, стоит лишь упомянуть имя заселившегося в вас черного докшита, как случится непоправимое. Лично я бы не хотел оказаться рядом в тот момент. — Тугарин замолчал и я невольно вспомнил, как грузили на коня, завернутого в кошму погибшего стрелка, — И аккуратнее у них много имен, — закончил Хурлы, — Так что все может произойти случайно…

Неожиданно Карина вздрогнула еще раз, и я понял — ребенок так и не успокоился. Хорошо наш тряский путь среди каменных нагромождений закончился, и мы неожиданно вырулили на ровную площадку.

Около скалы горел большой костер, высвечивая темный вход в пещеру, куда без проблем мог заехать даже наш Крузак. Рядом стояло несколько юрт, явно собранных на скорую руку.

— Жижиг хот, — звучно и как-то торжественно провозгласил сухопарый, — История повторяется. Многие батыры прятались тут. Сколько ты жил здесь Хурлы? — повернулся он к тугарину.

— Нет смысла считать, — вдруг оживленно заговорил тот, — Старая история теперь никому не нужна, так что завтра я тоже отсюда съезжаю. Готовься, Шувуу, — обернулся он ко мне, — утро будет переломным для многих… Ваша вода, — выудил он из глубин «Крузака» пластиковую пятилитровую канистру, — Хочешь — пей — хочешь — мойся — большего не будет до самого места.