от Турции к Греции, тем самым сразу возродив вопрос: Турция сохраняет целостность благодаря чьей-то поддержке или все же распадается. Разные державы подозревали друг друга, но были заняты в других местах и потому пришли к весьма ловкому компромиссу: Крит остается турецкой провинцией, но получает автономию под властью греческого принца. Турки восхищались Вильгельмом после его визита в Константинополь в 1889 году, и, хотя его сестра была замужем за греческим кронпринцем, он возглавил международную морскую демонстрацию силы, заставившую греков вывести свои войска. В Британии, однако, дни джингоизма уже прошли, и новое поколение не выказывало особых симпатий к Турции. В основном оно симпатизировало Греции, а это отношение Вильгельм критиковал на том основании, что оно может поссорить Англию с Австрией и даже, если страна будет поддерживать раздел Турции, привести к европейской войне. Результатом стал острый конфликт взглядов с королевой.

«Я бы хотела, чтобы сэр Ф. Ласселес передал германскому императору от меня, что я шокирована и удивлена его резкими словами против страны, в которой живет его сестра».

«Получил грубый ответ от Вильгельма en clair[29], а моя телеграмма была зашифрована». (Его любимый трюк.)

«Получил еще одну высокопарную телеграмму от Вильгельма, тоже en clair».

«Нет никакой надежды, что греки смогут выплатить часть компенсации… но другие страны выказывают нерасположен-ность, а Германия намерена заставить, а вовсе не просить Грецию. Все это из-за позорного поведения Вильгельма».

Маршал подвергся допросу в рейхстаге относительно германской политики и оказался достаточно безрассудным, чтобы дать ответы. Вильгельм счел это неуместным.

«Главный шаг в решении этой проблемы был сделан мной лично, и потому я являюсь единственным человеком, который может дать рейхстагу информацию… Вернувшись в Берлин, я вызову их в замок и дам полный отчет об отношении моего правительства к этому вопросу».

На это Эйленбург заметил, что изучение Вильгельмом конституционного права явно не было завершено, когда он пришел к власти, а Гогенлоэ напомнил, что отчеты о правительственной позиции открыты для критики, от которой император должен быть защищен. Но все это также привело в 1897 году к ряду министерских перемен по разноречивым мотивам. Вильгельм и некоторые представители его свиты желали освободиться от министров, не добившихся успеха или слишком упрямых, и заменить их другими, более внимательными к императорским капризам, чтобы иметь большинство в рейхстаге. Однако Эйленбург и Гольштейн видели необходимость найти кого-нибудь способного управлять кайзером и служить посредником между ним и партиями. Они нашли такового в лице посла в Риме Бернхарда фон Бюлова, который стал министром иностранных дел. Маршал отправился послом в Константинополь. Беттихер и Холлман, морской министр, тоже ушли в отставку. Их сменили граф фон Посадовски и адмирал фон Тирпиц. Все три новых назначенца впоследствии сыграли важные роли.

Бюлов, которому в 1900 году предстояло стать третьим канцлером Вильгельма, казалось, идеально подходил для регулирования сложных отношений между кайзером, министрами и рейхстагом. Он обладал блестящим острым умом, не утруждал себя особенной щепетильностью, был изысканно вежлив и полностью лишен национальных предрассудков. Этот человек всегда мог мгновенно изменить ситуацию к собственной выгоде шуткой, уместным вопросом или находчивым ответом. «Он высок, строен, лишен чопорности. Его дружелюбное лицо с умными глазами украшают небольшие светло-серые усики; в остальном он неизменно чисто выбрит. Он похож на старого отставного лейтенанта, покинувшего действительную службу, потому что ему надоели краги». Бюлов был на тридцать семь лет старше Гогенлоэ, обладал большей приспособляемостью и политическим чутьем, чем Каприви, быстро оказался в милости у хозяина – за счет Эйленбурга, и получил прозвище Бисмарка нового времени. Как заметил один проницательный наблюдатель, он мог поймать много мышей, благодаря умению приготовить для каждой ее любимый вид сыра. Он придавал большое значение благоприятным отзывам в прессе и не брезговал никакими средствами, чтобы их обеспечить. Тем не менее в конце карьеры он заслужил не самый лестный отзыв, как тот, что дал Тацит Гальбе: Consensu omnium сарах imperii nisi imperasset[30]. Можно процитировать и своего домашнего хрониста: «Под блестящей краской нет ничего, кроме штукатурки». Амбиции и тщеславие привели его к умению довольствоваться краткосрочными эффектами и искусственными решениями. Хотя, возможно, Бюлов управлял Вильгельмом искуснее, чем те, кто был до и после него, он тоже зачастую достигал своих целей лестью, и его успехи были скоротечны. Он оставил фундаментальные проблемы нерешенными, нередко упускал возможности. Его кругозор и его смелость были одинаково неадекватны. Его большая культура, которая должна была помочь ему преодолеть условности своего времени, использовалась для чисто декоративных целей. Согласно Гольштейну, Бюлов читал больше Макиавелли, чем мог переварить. Тирпиц как-то сказал, что намазанный маслом угорь – пиявка по сравнению с ним. Он презирал детали и позволял подчиненным самим находить свой путь. Те, кому посчастливилось добиться у него интервью, находили его вполне расположенным поболтать, и при этом его не заботило, что он кого-то заставлял ждать. Он не был сильной личностью и не обладал моральной стойкостью, и правление, начавшееся при столь многообещающих обстоятельствах, принесло много вреда Вильгельму и Германии.

Посадовски был выходцем из семьи чиновников, получивших дворянство, и имел репутацию реакционера. На самом деле он был индивидуалист, веривший, что законодательство – необходимое зло, и боялся, что государство возьмет на себя слишком многое. Он сожалел, что Германия стала индустриализованной страной, и считал рабочий люд безвозвратно потерянным для национального дела. Проявляя очевидную непоследовательность, он выступал за укрепление федерального правительства за счет отдельных государств, и как часть этой политики, обеспечил переход ответственности за социальную политику от прусского министерства торговли к федеральному министерству внутренних дел. Здесь он вовсю развернулся. Гогенлоэ и Бюлов были заняты иностранными делами, а кайзер не интересовался тем, что, по его мнению, было простым управлением. Посадовски, выдающийся труженик, обладал способностью быстро схватывать все детали и активно ее использовал. Практический контакт с социальными вопросами расширили его кругозор, и за десять лет в должности он принял ряд ненавязчивых мер, которые постепенно сделали режим более терпимым для рабочих. То, что он не сделал больше, несомненно, связано с его ограниченностью как политика. Посадовски всегда был холоден и сдержан, не блистал изысканными манерами, решения нередко бывали неудачными. Говорили, что «он изображает человека с твердым характером и принципами, но, когда появляются трудности, о твердости забывает».

Уинстон Черчилль характеризовал Тирпица как «искреннего, упорствующего в заблуждениях недальновидного пруссака», только эта характеристика не дает понимания проблемы, которую этот человек представляет для историков. Холден считал его более компетентным, чем Бетман-Гольвег, отмечая его энергию, организаторские таланты и политическую ловкость. Такие качества невозможны без значительного интеллекта. Но разумный человек не мог не видеть, что морская