Вместо города Цимлянска тогда была всего-навсего станица Цимлянская, а вместо райцентра Котельниково – поселок Котельниковский с железнодорожной станцией.

В общем, получалось, что мы сидели практически на дне будущего рукотворного моря, и я не знал, смеяться мне или плакать.

Хотя смеяться мне в ту ночь не хотелось, а хотелось спать. Собственно, я помаленьку дремал, сидя в накинутом на плечи полушубке на колченогой табуретке у дощатого стола, на котором стояла расчехленная рация (в этот раз Никитин все-таки добился, чтобы нас обеспечили не только транспортом, но и связью) и лежал автомат «ППШ». В ту ночь именно мне выпало дежурить, а все «дежурство» состояло в том, чтобы раз в два часа включать рацию и слушать «нашу» волну на предмет возможного получения каких-нибудь новых приказов и ценных указаний.

Дремалось в набитой сильно портящими воздух (а чего можно ожидать от людей, которые накануне плотно наелись приправленного салом или комбижиром гороха или перловки с черным хлебом?) вояк откровенно плохо. Настойчиво лезли в башку всякие печальные мысли на все те же темы. Ведь я пробыл здесь уже год – Подмосковье, потом Керчь, Волховский фронт, дальше Иран, а вот теперь еще и Сталинград. Но, зачем я здесь торчал, было по-прежнему неизвестно, поскольку за прошедший год в этом вопросе решительно ничего не прояснилось, а ничего мало-мальски судьбоносного я тоже не делал. Господи, хоть бы объявились наконец эти фиговы «заказчики», объяснили мне, кого надо убить или что надо взорвать, – и, как говорится, скатертью дорога. Причем подсознательно я почему-то понимал, что вполне смогу вернуться назад по собственной воле чуть ли не в любой момент. Но вот главный вопрос был как раз именно в том, как это надо делать. Хотя я вполне понимал, что тут дело, похоже, во мне самом, а не в какой-то там технике.

Ночь за узкими окнами уцелевшей хаты (судя по сохранившимся вокруг дома указателям, у немцев здесь был пост полевой жандармерии) была темная, а канонада слышалась как-то особенно отчетливо. Печь в хате была хорошо протоплена, но нельзя сказать, что было жарко. Поэтому набившиеся сюда на ночлег человек двадцать (считая личный состав нашей группы) спали вповалку где попало, не раздеваясь, и из-за этого по темной хате практически невозможно было ходить, не наступив ненароком на кого-нибудь из спящих.

Хозяйка хаты – древняя морщинистая старуха одетая во все черно-серое, лежала на топчане в углу под иконой, но, по-моему, не спала. Вообще, судя по тому, что эта бабка почти не разговаривала и как-то странно смотрела на военных людей с оружием, складывалось впечатление, что от всех предшествующих катаклизмов последних шести месяцев, связанных с прохождением фронта туда-сюда, она слегка повредилась в уме. Во всяком случае, ей, похоже, было уже все равно, кто именно ночует у нее в хате – немцы или русские.

Из состояния дремоты меня вывел приближающийся шум автомобильного мотора, по единственной хуторской улице, где вдоль уцелевших плетней стояли грузовики и подводы, что-то ехало. Я чисто машинально глянул на часы – половина шестого. Практически утро, а на улице было все также непроницаемо темно. Что сделаешь, если на дворе кalte russische winter, как говорят наши здешние противники…

– Где здесь капитан Никитин?! – заорал кто-то на улице, силясь перекричать шум мотора и обращаясь к мерзшему на улице часовому, который охранял несколько машин с боеприпасами.

– Там! – заорал часовой в ответ, видимо, показав в сторону нашей хаты.

Я натянул полушубок, затянулся ремнем с кобурой и запасным автоматным диском в чехле, закинул за плечо тяжелый «ППШ», надел ушанку и, взяв импортный фонарик, двинул на улицу. По дороге все-таки наступил кому-то на руку и услышал много нового и интересного по поводу как меня самого, так и моих близких и дальних родственников. Произнесено все это было злобным шепотом.

Миновав сени, я вышел на мороз.

По улице навстречу мне довольно быстро ехало что-то мелкое, с одной фарой.

При ближайшем приближении это оказался окрашенный белилами броневичок «БА-64», живо напомнивший своим граненым корпусом нечто склеенное из бумаги. Этакий многоугольник, вроде тех, что лежали в шкафу в кабинете математики в нашей средней школе № 86, которая когда-то была прославлена в Краснобельске углубленным изучением иностранных языков и братской, местами переходящей в любовь дружбой с ГДР. В 1990-е не стало ни того ни другого – сначала ГДР упразднили посредством объединения с ФРГ, а потом и иностранные языки очень быстро разучились преподавать…

Из лишенной крыши башни броневика торчал тонкий ствол «ДТ» и торс мужика в полушубке и танковом шлеме.

– Кого там несет? – вопросил я, когда фара броневика в достаточной степени осветила меня.

«БА-64» притормозил, и из башни на снег сиганул обладатель танкошлема и полушубка, оказавшийся довольно длинным. По крайней мере, он был выше меня на целую голову.

– Старший лейтенант Осыка! – представился приехавший. – Разведка 4-го механизированного корпуса!

– Старший сержант Потеряхин, специальная группа Главного автобронетанкового управления! – ответил я.

– Вот вас-то мне и надо, – ответил старлей с интонацией охотника из известной в нашем времени мультипликационной оперы про «пиф-паф-ой-ой-ой» и уточнил:

– Капитан Никитин здесь?

– Так точно.

– Где он?

– В хате. Спят.

– Сержант, давай его сюда, только быстро! Время дорого!

Я понял, что, похоже, случилось что-то нехорошее, и рванул на полусогнутых будить капитана.

Никитин спал, как все, не раздеваясь, и уже через несколько минут был на улице.

Из нескольких дальнейших реплик, произнесенных им и старшим лейтенантом Осыкой, я понял следующее. Первое – в штабе мехкорпуса откуда-то знали, что за 302-й танковой бригадой увязался некий «проверяющий из центра». Подозреваю, что о нахождении нашей группы во главе с Никитиным именно здесь и именно сейчас командованию корпуса доложило именно командование 302-й бригады. Второе – в штабе мехкорпуса знали, что у нас есть вполне работоспособная рация. Третье – действительно случился некий форс-мажор, поскольку через внешнюю линию окружения вокруг Паулюса и его кодлы прорвались немецкие танки в неизвестном количестве. Четвертое – о прорыве надо было срочно доложить в штаб 2-й гвардейской армии, я так понял – лично генерал-майору Я. Кейзеру.

Почему это должны были делать именно мы – я лично не уразумел. Хотя в Красной Армии, да еще и на той войне, бывало все что угодно. Может, по какому-нибудь обычному закону подлости у штаба мехкорпуса сломалась рация, а единственный телефонный провод перерезали?

Так или иначе, поговорив, приехавший старлей с дурацкой фамилией и Никитин пошли в хату, где уже окончательно перебудили всех. Во всяком случае, там зажгли керосиновую лампу, а на крыльцо тут же выбралось трое проснувшихся курильщиков из числа особо заядлых.

В свою очередь, я вернулся в хату и наблюдал, как там связывались со штабом армии. На рации шуровала Татьяна Шевкопляс, по-видимому, наиболее знакомый с радиоделом человек в нашей группе.