Как оказалось, наши в Керчи ничего не знали ни о прорыве немецких штурмовых орудий, ни о высадке с моря двух наших тяжелых танков и поэтому после того как Сигизмундыч доложил об этом, отправили сюда для выяснения обстановки разведвзвод с рацией (тот самый, что проехал мимо нас на «ЗИС-5») и этого самого Шутилина. Сигизмундыч ничего не знал о пленном, но надо признать, что Шутилин прибыл очень кстати, поскольку наш капитан Никитин с радостью сдал ему захваченного немца и подробно рассказал о том, что именно тут произошло и кто мы такие. И воодушевленный контрразведчик, которому Никитин дал какую-то записку, немедленно уехал обратно, в сторону Керчи.

А мы остались. При этом Никитин и Татьяна собрали и погрузили (с помощью меня и водителя) в наш «ГАЗ-ААА» найденные в подбитой немецкой самоходки новые 75-мм снаряды (в первую очередь, естественно, подкалиберные), прицел и всю техническую документацию, которая нашлась в самоходке и у убитых немцев. В процессе погрузки я в какой-то момент сумел разглядеть на крыше одной из хат села (местные пейзане то ли сбежали, то ли привычно затихарились – посидев три месяца под немцами, они должны были это хорошо освоить), возле которого все и происходило, все того же старого знакомого – здоровенного серо-полосатого кота. И понял, чье-то неведомое, недреманное око ненавязчиво наблюдало за мной и здесь…

Меньше чем через час приехала камуфлированная полосами неровно нанесенных белил и от того похожая на зебру «эмка» с неким капитаном с танковыми петлицами на шинели. Капитан представился Никитину начальником штаба 39-й танковой бригады 44-й армии и был обладателем смешной фамилии Афанаско. Этот Афанаско жутко обрадовался нежданно свалившемуся на него подарку судьбы в виде сразу двух тяжелых танков «КВ» и немедленно приказал обоим экипажам Веретенина и Пудовкина разворачиваться и срочно следовать с ним в сторону Феодосии. Прежде чем запрыгнуть в «эмку», он посоветовал нам ехать в Керчь, где нам «точно помогут».

Других вариантов не было, и мы прибыли в переполненную продолжавшими прибывать в порт на всевозможных «маломерных судах» нашими частями Керчь, которая очень напоминала охваченных пожаром склад, где все бегают и суетятся порой совершенно не по делу.

Добравшись до какого ни есть командования Крымского фронта, Никитин немедленно развил бурную деятельность, тыкая в нос задерганным генералам и полковникам своими документами и полномочиями. Он очень быстро связался с Автобронетанковым управлением. И наша информация о новых германских штурмовых орудиях оказалась настолько важной, что на ее фоне даже поступившая чуть позже в штаб фронта информация о том, что оба трофейных «Зибеля» банально утонули, причем чисто по халатности «героев-черноморцев», осталась абсолютно не замеченной.

А через трое суток в Керчь на «У-2» лично прилетел полковник Заманухин. Никитин возил его к подбитой немецкой самоходке, и они даже пытались как-то решить вопрос о вывозе этого «Штуга» на Кубань, но тщетно – у Крымфронта не было для этого ни тягачей, ни подходящих плавсредств. Не тянуть же нам его было через пролив вручную, как ту репку из детской сказки?

Через три дня Заманухин улетел, увезя с собой трофейные снаряды, прицел и документы. А к нам через два дня прислали шустрого газетного фотокорреспондента то ли из «Правды», то ли из «Красной звезды», представившегося Витей Перескоковым. Никитин опять возил этого фотографа к подбитому «Штугу» – не имея возможности вывезти эту машину, начальство решило ее хотя бы обфотографировать.

Засняв новое германское оружие, фотограф улетел через пару дней, а мы проторчали в Керчи до 16 января 1942 года, при этом Никитин и Татьяна постоянно писали какие-то отчеты и рапорты, а нам с Сигизмундычем было особенно нечего делать.

Потом за нами прислали «У-2», а точнее – санитарный «С-2» установленными на нижнем крыле фанерно-тканевыми «кассетами Бакшаева». На нем мы и улетели из Крыма, сдав «ГАЗ-ААА» под расписку местному командованию.

При этом Никитин с Татьяной летели в задней кабине «кукурузника», а мы с шофером в этих самых «кассетах» на крыле. Нет, в своем времени, во время разных журналистских мотаний по горячим точкам, я, было дело, летал пассажиром на «Ми-8» и даже на «Ми-24», и даже в условиях, когда по вертолету палили с земли, десант стрелял через иллюминаторы в ответ, пилот энергично крутил противозенитные маневры и далеко от борта, ныряя в пустоту за хвостовой балкой, отлетали «люстры» тепловых ловушек.

Но с полетом зимой на «У-2» это невозможно было даже близко сравнить.

В данном случае ощущения от перелета у меня были более чем острыми и поистине непередаваемыми. Когда попутный холодный ветер пробивает насквозь деревяшки и перкаль и, влетая через ткань казенных штанов, тебе (лежащему в позе покойника в гробу и молящемуся про себя о том, чтобы этот «рус-фанер» не развалился) в задний проход и пройдя насквозь, вылетает наружу через рот и ноздри – ощущаешь себя практически Орвиллом или Уилбером Райтами.

Потом был перелет на «Ли-2» в Москву, а дальше началась привычная рутина. Начальство опять занималось бумажной работой, и лишь через месяц после написания и подшития в архив всех положенных цидулек, фотографий, чертежей и схем это приключение для нас наконец закончилось. Для меня оно материализовалось в полученной 23 февраля 1942 года медали «За отвагу», первой на этой войне и третьем треугольнике на петлицах.

Фронтовая тетрадь старшины Потеряхина

Запись 4. На дне Сталинграда

19 декабря 1942 года. Где-то в районе между станицей Нижне-Чирская и поселком Абганерово. Сталинградский фронт. СССР.

Господин полковник, чем стареть,

Не угодно ль за Россию умереть?

Ради чести и престижа, не шучу!

Он ответил – что я, рыжий? Не хочу!

Куплеты шансонетки. Из хф «Корона Российской империи»

Если кто-то думает, что в армии можно заниматься не тем, чего тебе велят, а тем, чего ты сам хочешь, и сороковые годы прошлого столетия в этом плане хоть в чем-то отличаются от нашего времени – плюньте этому фантазеру в рожу. Лично я начал быстро понимать, что вертеть вселенную вокруг себя в тот момент смогли бы только многократно описанные в литературе нашего времени прошлоходцы, угодившие прямиком в тело Сталина или как минимум Жукова. То есть те, кто имел в любых ближайших кустах не просто набор роялей, а целый симфонический оркестр.

Мне подобное не светило, поскольку почти весь 1942-й я пробыл там, куда меня послали. Не там, где вы подумали, пошляки – культурно выражаясь, я все время был занят порученным мне Родиной невеликим делом, но при этом особо не воевал. Так что на происходящее на фронте я решительно никакого влияния не имел и во многом не менее трагический, чем предыдущий, 1942 год прокатился своим асфальтовым катком как-то мимо меня. Сначала в апреле – мае нашу «спецгруппу» посылали на Волховский фронт, куда-то под Любань, где немцы сдуру попытались применить первые тяжелые танки «Тигр».

Я у себя в будущем про эту историю много читал, но никогда не думал, что самому придется в этом участвовать. Тем более что хвалиться было нечем. Как известно, немцы пустили прямо на позиции нашей артиллерии три еще не серийных «Тигра», которые были немедленно подбиты. Два танка арийцы потом вытянули, а третий, который прочно засел в болоте, они постарались разукомплектовать прямо на месте, а потом с немецкой педантичностью подорвали. Короче, когда мы прибыли на место, на лесной дороге посреди болот стояла одна покореженная коробка бронекорпуса с частично оторванными по швам листами, огрызок башни валялся далеко в стороне, а от двигателя и ходовой части «Тигра» остались одни фрагменты и воспоминания. При этом место, где стояли руины танка, немцы простреливали из пулеметов и минометов, пристреляв там каждую кочку.