В общем, старлею Бункевичу я, сделав умное лицо, сразу же наврал с три короба, сказав, что я большой специалист, поскольку в начале войны испытывал подобные установки на подмосковном полигоне. На этом основании я настоятельно порекомендовал ему всю батарею на огневые позиции пока не выводить. Немцы пойдут на участке шириной километров в пять, и перекрыть всю его протяженность одним залпом из четырех установок нам точно не удастся. А дадут ли нам перезарядиться после этого первого (который вполне может стать и последним) залпа – большой вопрос.

Очень хорошо, если немцы не появятся раньше, чем немного рассветет. И если мы дождемся-таки этого «счастливого момента», можно будет получше рассмотреть, как именно идут гитлеровцы и какими силами.

Благо хутор Еблышкино стоял на невысоком холме и, когда рассветет, панорама для наблюдения будет вполне приемлемая. В общем, я, как самозваный «знаток», порекомендовал одну установку зарядить и вывести на огневую, но не фиксировать ее (в частности, кормовые опоры не опускать), чтобы иметь возможность откорректировать наводку по месту. Ну а остальные, если что, будут прицеливаться, основываясь на «визуальном эффекте» от залпа первой машины. Остальные три установки я предложил зарядить и держать наготове с прогретыми моторами – чтобы потом иметь возможность сразу же выехать на огневые, пальнуть и тут же уйти на перезарядку. А поскольку стрелять придется чуть ли не прямой наводкой, стоило поискать для удобства стрельбы какие-нибудь ямы или любые провалы грунта, чтобы туда можно было загнать установку передними колесами и обеспечить приемлемое склонение направляющих для стрельбы на близкой дистанции. Можно было эти ямки для верности и укрепить чем-нибудь, поскольку быстро делать подкопы под передние колеса установок для стрельбы прямой наводкой (как это нередко делали на фронте) в это время года явно не получилось – одними лопатами в промерзшей земле, да еще и при недостатке времени, много не накопаешь.

Старший лейтенант внимательно выслушал меня, после чего начал действовать. Я более чем деликатно не вмешивался в командование его подразделением (хотя что я говорю – да кто бы доверил какому-то бую с горы в звании сержанта командовать целой батареей гвардейских минометов?) и высказал ему эти пожелания до того, как мы подошли вплотную к установкам и расчетам. Насколько он внял этим разумным предложениям, я не знаю, но гвардейцы тут же развили бурную деятельность – быстро рассредоточили грузовики с боеприпасами по низинкам на восточной окраине хутора и бросились заряжать установки, которые они расчехлили и подогнали кормой к этим самым грузовикам. Со стороны реактивные снаряды «РС-132» в руках гвардейцев больше всего напоминали чрезмерно длинные и остроносые огнетушители с зачем-то приделанными к ним стабилизаторами.

Я поднялся повыше, к руинам какой-то сгоревшей хаты, и осмотрел степь перед собой в бинокль. Видно в тот момент по-прежнему было мало что, кроме неярких сполохов от далекой орудийной пальбы на горизонте.

Зато я и без бинокля увидел, как на западную окраину хутора без всякого энтузиазма (кому охота мерзнуть, лежа в снегу, и ждать, пока тебя переедет танком?) протопали занимать оборону те, кого перед этим строили у нашей хаты по приказу Капканова. Командовали этой облаченной в шинели, ватники и ватные бушлаты публикой (каски были всего у нескольких человек) все те же два лейтенанта. Вооружено это «пехотное прикрытие» было так себе – карабины, винтовки, несколько автоматов, два «дегтяря», у некоторых были с собой противотанковые гранаты, видимо, те самые, выданные им из нашего неприкосновенного запаса. Понятно, что при такой спешке и российской зиме вокруг отрыть окопы и организовать прочную оборону шансов не было никаких. Собственно, и Паулюс в Сталинграде сломался примерно на том же. Именно поэтому бойцы с надеждой смотрели на деловито возившихся у своих установок гвардейцев-минометчиков. Все-таки «катюши» выглядели достаточно солидно.

Пока в нашем «стратегическом положении» ничего не изменялось, я сбегал к Никитину доложить о плане использования «катюш» не всех разом, а последовательно, по одной. Ему я этот расклад выдал за личную инициативу комбата гвардейцев-минометчиков. У Никитина подобное предложение не вызвало особых возражений, он назвал его толковым и велел передать командиру «катюшников» приказ: без команды не стрелять. Экстренным сигналом для немедленного начала стрельбы капитан велел считать красную ракету, но тем не менее сказал, что когда дойдет до «самого интересного» (то есть когда нас начнут убивать), он постарается руководить стрельбой «катюш» лично. Капитан Тушин выискался на нашу голову.

Между тем, на северо-восток из хутора потянулись одна за другой машины. Никитин, вполне здраво оценив наши невеликие шансы, отправил из хутора два десятка грузовиков с наиболее ценными грузами – медикаментами и гаубичными снарядами. Прочие машины и подводы постарались просто рассредоточить по низинам и мелким овражкам восточнее хутора.

Помаленьку рассветало – давно пора, учитывая, что по моим часам было около десяти утра. Гвардейцы уже зарядили установки, нанизав на направляющие рельсы серебристые тушки эрэсов. Одна их машина, на шасси «Форда», слегка буксуя, выехала и встала на позицию за одним из сгоревших сараев. Так что мне было видно только направляющие с эрэсами и верх кабины водителя.

Отдав какие-то распоряжения расчету этой установки, ко мне подошел Бункевич.

– Ну как, сержант, что там видно? – спросил он.

Я как раз осматривал степь в бинокль.

– Да вроде ничего пока, – ответил я.

– Блин, жалко, что не знаем, сколько их и откуда, – вздохнул он. В его тоне были досадные нотки.

– И не говорите, товарищ старший лейтенант, – отозвался я, – на войне хуже нет, чем ждать и догонять… Кстати, вы и ваши ребята вообще прямой наводкой стреляли?

– Пару раз, под Бугурусланом, на полигоне. Но не полным залпом, заряжали максимум по три-четыре снаряда. В тылу же принято боеприпасы экономить…

– Н-да, это больше чем ничего, – согласился я.

– Что есть, то есть, – пожал плечами Бункевич.

Я опять поднял бинокль к глазам и всмотрелся в сизый зимний рассвет над степью.

Но раньше, чем что-либо рассмотрел, услышал поблизости какой-то радостный и вместе с тем испуганный вопль.

Потом увидел, как по снегу со стороны западной окраины хутора в нашу сторону, поскальзываясь и падая, бежал сержант Глухоманюк.

– В степи какое-то шевеление! – орал он.

Похоже, у них с Зыриным бинокль был все-таки помощнее моего…

Я присмотрелся в пейзажу еще раз. Бинокль у меня был хоть и не адмиральский, но очень хороший, американский, привезенный из Ирана.

И действительно, у горизонта обозначилось какое-то смутное движение. Некое дрожание воздуха, которое давали снежная пыль из-под гусениц или колес и выхлопы.

Пока до противника было никак не меньше пяти километров. Можно было стрелять, но пока что исключительно наугад. Интересно, чего же это арийцы телились до рассвета? От нас до линии фронта было меньше двадцати километров, и они это расстояние преодолели аж за четыре часа, а то и больше?! Интересно, почему – напоролись на кого по дороге, банально не успели или не хотели вести бой в темноте? Да черт их разберет…