Арсений жил над полицейским участком, который располагался на первом этаже квартирного дома, поэтому сменить больничное одеяние на мундир поднялся в свою квартиру. Через десять минут они мчали в Полицейское управление. Соня не отрывала глаз от пристава. Темный, почти черный мундир с погонами придавал его лицу какой-то очень нездоровый цвет: серовато-зеленый с лиловыми кругами под глазами. От бинтов он избавился, причесался волосок к волоску, как это было ему свойственно, на коленях лежала фуражка.

В Полицейское управление Арсений поднялся без помощи Ратаева, едва ли не строевым шагом, видно, ему помогала удерживать себя на ногах эта сверхчеловеческая внутренняя мобилизация воли. Соня, вбегающая на крыльцо следом, не спускала с него глаз, моля бога, чтоб Арсений не упал, и готовясь всегда оказаться рядом. У дверей им преградил путь вахтенный, Бриедис и Ратаев показали свои бумаги и развернулись к Соне и Данилову. По лицу пристава девушка прочла, что он собирается отправить одного к приказчику Даниловых с заданием выяснить о лепрозории, а другую – к отцу в лавку.

– А мы пришли на опознание тела неизвестного, найденного вчера на вокзале, – нашлась она, взяв за локоть Данилова, стараясь больше не смотреть на Арсения и обращаться только к вахтенному. – Я работаю в лавке Каплана, в книжной лавке, если знаете. Софья Николаевна Каплан, рада представиться.

Вахтенный, немного оглушенный напором барышни, не сразу нашел что ответить, Соня затараторила еще быстрее:

– Известно, что труп прибыл в вагоне поезда из Кокенгаузена, так у меня там клиенты живут, в поместье Синие сосны. Не исключаю вероятности, что неизвестный мог иметь причастность к закрытой усадьбе. Я часто бываю в их доме, видела некоторых из слуг. Кто знает, может, неизвестный – один из штата. А это, – она указала раскрытой ладонью на Гришу, – Григорий Львович Данилов, бывший владелец Синих сосен. Он тоже прибыл на опознание. Если знаете его о-от… б-брат Марк Львович Данилов, отбывший вольноопределяющимся в Болгарию, пропал без вести. Григорий Львович должен посмотреть на тело, чтобы убедиться, что это не Марк Львович.

Сказав это, Соня выдохнула, но нашла в себе силы не бросить на пристава взгляда, даже короткого, – Арсений, наверное, ненавидит теперь ее всем сердцем.

– Пропустите их. – Бриедис холодно посмотрел на Соню, и та наконец смогла отправить ему свою кроткую улыбку. Лицо Арсения с припухшим носом оставалось таким же серовато-зеленым, под глазами лежали те же круги. Он развернулся на каблуках и зашагал в вестибюль. Соня шла следом походкой победителя, сияя, как начищенный самовар.

Они прошли коридорами, спустились в подвал. Навстречу вышел прозектор – доктор лет сорока пяти, худой и сутулый, в коричневом костюме и монокле с толстым стеклом в правом глазу; сухо поздоровался. Пристав сухо ответил.

– Нынче они четверо возлежат в одном зале: Бошан, почтовый служащий, Гурко и теперь этот неизвестный – все ко второму городскому участку относятся. Распоясался нынче Старый город при новом-то участковом, – хриплым голосом хихикнул прозектор, ведя всю компанию в один из холодных залов, где в ряд располагались столы, а вдоль стен шли стеклянные шкафы с какими-то железными распорками, закорючками, линейками и кусачками, пробирками, пузатыми сосудами, названия которым Соня не знала. Даша бы подсказала, подумалось ей.

Миновав три стола с лежащими на них неподвижными телами, они подошли к четвертому, и прозектор, взявшись за края простыни, сдернул ее на манер фокусника, обнажив белое, почти прозрачное, худое тело. Соня ожидала увидеть изуродованного проказой страшного монстра, на мгновение даже зажмурилась, но на столе, вытянувшись во весь свой невысокий рост, лежал мужчина лет сорока с выпирающим ребрами и ключицами, острыми плечами и коленками, с аккуратно подстриженными светлыми волосами и красивым выбритым лицом, невероятно походившим на Гришино. Соня даже невольно оглянулась на учителя истории, стоящего рядом, и поразилась, как тот, побледнев от увиденного, стал на него тоже походить, будто один был отражением другого. Гриша скривился, закрыл лицо руками и сделал страшное усилие, чтобы не разрыдаться, но все же стены прозекторской огласились его надрывным коротким всхлипом, который он тотчас подавил. Соня приобняла его за плечи, прижав к себе, словно маленькое дитя, почувствовав, как он весь дрожит мелкой дрожью.

Но взглядом вновь вернулась к убитому. Теперь стала наблюдать детали. На животе чуть ниже ребер был косой надрез, идущий под углом. На ногах проступали бесцветные, почти белые бугры, на руках, особенно у сгибов локтей, – тоже, черты лица казались немного припухшими и все были в многочисленных складках, буграх на скулах и безволосых бровях. Значит, вот как выглядит проказа.

– Вы узнали в нем свою родню? – раздалось громогласное за их спинами. Все обернулись. В дверях стояла широкая в плечах, высокая фигура начальника рижской полиции Эдгара Кристаповича Бриедиса, лицо с усами и подусниками, подстриженными по старой военной моде, как всегда, надменно и сердито.

Данилов, держа голову низко опущенной, слабо кивнул. Соня почувствовала, как под ее руками он начал оседать, и придержала его за плечи. Гриша тотчас собрался, выпрямившись.

– Это мой отец – Марк Львович Данилов, – сказал он тихо; тем не менее его слова отразились эхом, и оно понесло имя покойного по стенам.

Бриедис-старший стиснул зубы, стал еще строже и перевел взгляд на Арсения.

– Объяснишь? – гаркнул он. – Как он мог узнать?

– Дело Даниловых всплыло, ваше высокородие, – по-военному отчеканил Арсений, держась ровно, как стрела: руки по швам, подбородок вверх. Соня вся сжалась, потому что было совершенно очевидно, что сын дерзил отцу и сейчас разразится буря.

– Мы с Григорием Львовичем нашли давеча альбом, – начала она тихо, решив, что надо спасать Арсения, – там было много фотокарточек с настоящими его родителями. Так он все узнал.

– Кто вас позвал, Сонечка, выступать здесь адвокатом? Куда смотрит старик Каплан, коли его дочь со своей восторженной любовью к Дюпену и Лекоку добралась уже и сюда, в морг? – Тон его оставался строгим, но смягчился. Бриедис не мог повысить голоса на барышню, к которой всегда относился с нежностью, как к родной дочери.

Соня вдруг вспомнила о книге с посланием Эвелин, которую сегодня захватила с собой, чтобы показать Арсению. Как она и предполагала, несчастная пленница Синих сосен оставила послание в «Грозовом перевале» Эмили Бронте, поскольку эта книжка у нее уже имелась.

В то воскресенье они вернулись домой поздно ночью, мать Соню страшно отругала, но было столько сделано, что Соня почти не огорчилась. Они отсняли и проявили фотокарточки, на которых красовался помощник пристава Гурко, отвезли пленнице заказ, получили от нее книгу с посланием. Но вот прочесть послание смогли только вчера. Случайно Соня обнаружила, долго прежде провозившись с лупой, на форзаце желтые пятна, которые оказались буквами, написанными какой-то бесцветной жидкостью. Просидев, непонимающе хлопая глазами, минут пять, она вдруг поняла, что…

– … буквы написаны молоком! – протягивая книгу начальнику полиции, восторженно объясняла Соня. – Я нагрела утюг, прогладила форзац и – вуаля! Эвелин Тобин нашла, как обойти миссис Маклир, свою вероятную тюремщицу!