В 1945 году Пребиш начал ссылаться на бедственное положение "периферии" в письмах к друзьям, что свидетельствует о том, как в лексиконе начинает обозначаться глобальная несправедливость.19 К тому времени Вашингтон пресек любую идею создания межамериканского банка развития, а администрация Трумэна не хотела ничего слышать от горячих голов, ставящих под сомнение глобальные экономические принципы Бреттон-Вудса. Конгресс, тем временем, готовился к тому, чтобы отвергнуть Международную торговую организацию 1948 года. В офисе CEPAL в Сантьяго неуверенный и разочарованный Пребиш излил свое недовольство в "Экономическом развитии Латинской Америки и его основных проблемах", декларации недовольства против "Бреттон-Вуда" 1948 года. Несмотря на формальности, связанные с эластичностью спроса и циклами деловой активности, нормативная цель прослеживается; все обиды Вашингтона теперь приносили плоды в виде меланжа объективных данных и праведного гнева. Основные экспортеры не только застряли в исторической колее и обречены на уменьшение вознаграждения за свои основные товары, но и неравный обмен приведет к их окаменению. По сути, прошлое стало своего рода тюрьмой.

Если Пребиш и его предшественники когда-то считали, что международная интеграция является ключом к выходу из бедности, то Манифест CEPAL утверждал обратное. Единственным решением было повернуться внутрь, чтобы пожинать ренту, которая когда-то перетекала от аграрных обществ к промышленным державам. Теперь именно внутринациональная система должна была измениться как условие улучшения ее социальных составляющих.

Мечты о развитии включали в себя поиск моделей, метафор и альтернативных нарративов. Это были славные годы самоуверенности социальных наук в способности формировать порядок на планете в соответствии с абстрактными моделями времени; метафоры практически падали с деревьев. Большие толчки, взлеты, огромные скачки вперед - 1950-е годы изобиловали временными метафорами рукотворных человеческих изменений. У них было общее сходство. Бразильский коллега Пребиша, Роберто Кампос, назвал это "структурным" диагнозом. Структурные проблемы требовали структурных решений, потому что, если оставить их на произвол судьбы, периферийные общества еще больше отстанут. Ничто, кроме структурных изменений, не сможет изменить курс и сократить разрыв между передовыми и отсталыми странами.

Американские социологи не стояли в стороне, пока остальной мир изучал рассказы о том, как общества устраняют разрывы, догоняют или даже вырываются вперед. В конце концов, они были свежи в памяти после успешной войны и идеализированного Нового курса. Многие смотрели на американский стиль планирования как на образец для остальных. Фонд Рокфеллера рассматривал его как потенциальную основу для китайского Нового курса. Действительно, Китай предложил американским социологам "лабораторию", которой им так не хватало, "где можно проводить эксперименты в контролируемых условиях". Это будет не единственный случай, когда Китай станет пробиркой для чужих испытаний на людях. По мнению экономиста из Тафтса Юджина Стейли, американские плотины (и фи-нансы) могли бы послужить моделью для вмешательства в более бедные страны как способ нейтрализации тоталитаризма. Стейли придумал термин "теория модернизации" для обозначения понимания исторического времени, которое разжижает периферийные аргументы о развитии как гонке со временем. В то время как Сунь Ятсен и Мариатеги соединяли архаичные и современные черты, которые усиливали друг друга, а Пребиш утверждал, что интеграционный прогресс обречен на измельчание. Теоретики модернизации настаивали на том, что график изменений в Европе может быть повторен в других странах - и не должен быть отвергнут в других местах. Развитие означало овладение временем, чтобы ускорить его.

Социальная наука в этом ключе была особенно привлекательна для американцев или для европейцев, переехавших в страну оптимистической бравады. На вершине своего глобального влияния и после войны, разрушившей уверенность в европейской современности, американская социальная наука была полна уверенности. Американское чудо можно было сделать менее чудесным: его можно было стилизовать для экспорта, лишить его искупительной, исключительной сюжетной линии, чтобы вписать в универсальный сюжет. В порыве оптимизма сторонники модернизации утверждали, что все хорошее идет вместе: рост порождает демократию, а демократическая жизнь создает благоприятные условия для устойчивого роста.

Это было кредо, созревшее для мускулистых интеллектуалов, готовых экспортировать уверенность в своих моделях; действительно, можно утверждать, что это был великий американский интеллектуальный экспорт. Конечные цели развития, отмечал Уолт У. Ростоу, вундеркинд новой уверенности, обращаясь к аудитории, были "психологическими и политическими". Один из центров такого рода мышления, Центр международных исследований Массачусетского технологического института, открыл в 1955 году филиал в Нью-Дели, чтобы убедить индийских социологов и политиков в мудрости модернизации. Вскоре после этого "мозговики" из MIT представили "Предложение" о политике помощи Индии, направленной на завоевание друзей и противодействие врагам. Но, предупреждали они, это может легко обернуться обратным эффектом, если ускоренные перемены не разбудят демонов, "присущих пробуждению ранее статичных народов". Из этого центра вышла книга Ростоу "Этапы экономического роста: Некоммунистический манифест", книга, которая быстро приобрела статус своего рода талмуда и за первые пять лет вышла двенадцатью тиражами. Это был дистиллят понимания Ростоу промышленной революции, смешанный с уроками о том, как встряхнуть традиционные общества от их вечной летаргии. Традиции, утверждал он, защищали общество от науки и лишали его преимуществ ее применения; традиции не позволяли сельским жителям модернизировать свои дороги, препятствовали производительности и обрекали их на вечный цикл убывающей отдачи. Решив перевернуть Мальтуса с ног на голову, Ростоу стремился показать выход из темноты, чтобы бедные "могли наслаждаться благами и выбором, открывающимися благодаря маршу сложных процентов".

Как только стало возможным представить, что можно овладеть историей и ускорить ее, все оставшееся смирение растворилось в нетерпении поразительных масштабов. Парадоксально, но именно тогда, когда интеллектуалам казалось, что они нашли зацепки для организации времени, лидерам стало казаться, что часы на исходе. Президент Бразилии Жуселино Кубичек (он же JK) призвал страну к темпу "Пятьдесят лет прогресса за пять", стремясь покрыть страну паутиной дорог и кабелей - в том числе вглубь Амазонии. В 1958 году началось строительство "дороги ягуара", чтобы открыть проход в леса с побережья. Открывшийся под шумок в 1960 году "караван интеграции" открыл для приватизации terra devolutas, неразведанные земли; между 1959 и 1963 годами в штате Пара было приватизировано 13,4 миллиона акров земли. Началась борьба за Амазонку и ее систематическое обезлесение.

Если Бразилия смогла добиться стремительного прогресса, то почему бы и остальной Латинской Америке не сделать этого? Разочарование темпами реформ в мировом масштабе побудило американского политика Джона Кеннеди в 1958 году призвать к проведению операции "Панамерика" для подъема региона в сочетании с увеличением заимствований и контроля над экспортной рентой. Привлекая иностранных инвесторов в отечественную промышленность, выделяя деньги на открытие автострад во внутренние районы и возводя возвышающиеся модернистские иконы из пустыни равнин центральной Бразилии, Джей Кей стал олицетворением "развития" (как его теперь называли, превратив в