возможно, и был несбыточной мечтой, это был первый документ, в котором, насколько мне известно, использовался термин "глобализация" - хотя имелось в виду признание того, что внутренняя зависимость требует понимания того, как развитие, перераспределение и ограничение мировой торговли оружием являются неотъемлемой частью обеспечения глобального процветания и безопасности.

Однако это повествование уступило место другому пониманию термина "глобализация". Десятилетие, подарившее нам Вашингтонский консенсус, структурную перестройку (с очередным переворотом в употреблении слова) и возврат к рыночному фундаментализму, также подарило нам возврат к более старому нарративу о том, насколько "Запад" должен обучать Остальные. Стадиальные мыслители XIX века верили в прогресс как в нарратив, на котором должны сходиться все общества; модернизаторы, такие как Ростоу, придали ему новое значение. С тех пор социальные науки перерабатывают идею о том, что первые модернизаторы завладели рынком уроков о том, как это сделать. Эрнандо де Сото, перуанский экономист, прославившийся восхвалением достоинств разбухшего неформального сектора Латинской Америки, присоединился к параду разоблачения, раскрытия, обнародования секретов мира - хотя в этом издании акцент делался на тайнах сюжета, один за другим раскрывая читателям подсказки с разгадкой римского полицейского, поставленной в финале. К его чести, именно бедняки волновали Де Сото, и именно для неимущих, по его мнению, следует привлекать знания. Но если развитие споткнулось, то только потому, что оно не смогло понять, что мис-терия капитала заключается в том, что каждый должен быть капиталистом, независимо от вероисповедания или культуры - более того, независимо от своих способностей. Остальным просто нужно быть более похожими на Запад и рассматривать каждого как потенциального собственника-индивидуалиста. Это, заключил он, "единственная игра в городе".

 

К концу века, как и социализм, развитие стало практически исчезнувшим видом объяснения связи неравенства и интеграции - по крайней мере, как способ постулирования того, что взаимозависимость и неравенство неразрывно связаны. Эти два понятия шли по схожей параболе, угасая вместе с ослабевающей верой в коллективные решения общих проблем. В настоящее время у нас нет системного способа объяснить, как переплетаются интеграция и неравенство. Это привело к хроническому пессимизму в отношении равенства и туману в отношении того, как считаться со связями между капитализмом и распределением. Разговоры о развитии, по сути, когда-то выполняли как аналитическую, так и моральную задачу. В его отсутствие мы имеем странную несогласованность. С одной стороны, есть кипящее в крови негодование Наоми Кляйн и тихая ярость по поводу растущей концентрации богатства и власти и почти универсализации борьбы за то, чтобы не отстать от одного процента. После движения "Оккупай" и распространившейся критики финансового капитализма подобное отчаяние по поводу любого капиталистического будущего охватило воображение критиков. В другом углу - развитие как "общественная работа", как будто пропасть, отделяющая привилегированных от бедных, закроется, если мы просто пошлем больше студентов строить дома в Гондурасе и див в Африку. Столкнувшись со сложностью мира и неадекватностью наших объяснений, кто может винить тех, кто отступает перед простым повествованием о том, что у нас слишком много дьяволов и недостаточно ангелов?

Столкнувшись с вакуумом на Западе и потерей доверия к бра-вурному либерализму и капитализму в их основах, развитие вернулось. Оно стало глобализированным - в том смысле, что поборников перераспределения можно найти везде, на севере и юге, востоке и западе. Но присутствие повсюду для оправдания наращивания государственных мускулов на службе национального или регионального прогресса делает его более бессвязным, своего рода мешком разочарований и повторений обид от унижения договоров XIX века с Китаем до басен Дональда Трампа о том, как американские космополиты отдали магазин, когда создавали Всемирную торговую организацию; новый консенсус развития, если его можно так назвать, имеет одну общую черту: он претендует на разрыв со всем, что было до этого, на восстановление справедливости, но на этот раз лишен мировоззренческой концепции, которая была сквозной линией нарративов конца девятнадцатого века. Развитие сегодня - это не столько нарративное обрамление глобальной справедливости и слишком часто, сколько способ искупить национальный нулевой сумизм; оно уходит корнями в старые аргументы о глобальной интеграции, но требует их забыть.

 

Глава 9. Великий раскол

 

Любое обсуждение оспариваемых представлений о современном и глобальном на протяжении последних нескольких столетий должно уделять центральное внимание подъему современной науки и технологии и сопутствующим им нарративам. Основным отличием последних нескольких столетий является значительное усиление и ускорение человеческой деятельности, наделенной силой и преобразованной научными технологическими инновациями. Научно-технологическая современность (НТМ) возникла в определенном месте и в определенное время, но распространилась подобно неумолимому взрыву, нарушив и переделав практически все и везде на нашей планете. НТМ мощно переделала мир, потому что общества, идущие по ее пути, добились впечатляющего успеха в генерировании власти и богатства, стремление к которым стимулировало и формировало человеческую деятельность во всех местах и во все времена. Вследствие такого элементарного успеха судьба практически всех других единиц человеческой жизни, от микро до макро, зависела от того, как они выстраивали свои отношения с продуктами научно обоснованной технологии и ее мощным мировоззрением. Хотя человеческий мир остается жестоко разделенным в бесчисленных отношениях, он материально связан, взаимозависим и уязвим исторически беспрецедентным образом, что является прямым следствием распространения НТМ. По своему общему воздействию программа и прогресс СТМ значительно превосходят любую другую религию, идеологию или программу в современной истории.

С самого начала у СТМ было очень характерное и богато развитое дискурсивное воображение и повествование. Это воображение вдохновляло, информировало и направляло ее развитие, и, в свою очередь, расширялось и развивалось по мере того, как появлялись успехи и проблемы. В своем первоначальном виде раннего модерна, суть этого цивилизационного нарратива была проста: развитие научных знаний приведет к каскаду технологических инноваций, которые позволят человечеству овладеть природой для ее блага, что приведет к неуклонному прогрессу и улучшению условий жизни человека. Будущее будет радикально отличаться от прошлого и настоящего. Это видение "инструментальной топии", Земли и общества, переделанных для человека, предполагало, что традиционный образ жизни и мировоззрение, основанные на невежестве и суеверии, увянут, и на смену им придет Эра Разума. Его прочным фундаментом будет полное и правильное прочтение Книги Природы, а не сверхъестественное откровение. Tooltopia, провозглашали ее пророки, будет светской утопией, Городом Человека.

С момента создания и на каждом этапе его развития споры, связанные с идеями и проектами СТМ, были многочисленными и часто далеко идущими по своим последствиям. Эти споры, которым посвящена данная глава, были как внешними - между СТМ и ее предшественниками, так и внутренними. Прежде чем исследовать основные оси этих споров, полезно кратко рассмотреть основные черты СТМ.

 

Цивилизация