на заднее, отгороженное сиденье патрульной машины, чтобы проехать четыре квартала до штаб-квартиры Полиции Капитолия США. Робин наблюдал, как у меня снимали отпечатки пальцев. Его лицо выражало смесь ужаса и изумления. Меня обвинили в нарушении раздела 22–1307 Уголовного кодекса округа Колумбия. Вариантов было мало. Я мог назначить дату суда и совершить еще одну поездку в Вашингтон. Или я мог признаться в том, что мешал и препятствовал, заплатить триста сорок долларов плюс все административные расходы и покончить с этим. Nolo contendere,[20] что тут говорить. Как ни крути, я нарушил закон.

Мы возвращались в отель ближе к ночи. Робин радостно скакал вокруг меня. Он не мог перестать ухмыляться.

– Папа. Я не могу поверить, что ты это сделал. Ты вступился за все живое! – Я продемонстрировал черные кончики пальцев. Ему понравилось. – Теперь у тебя есть темное прошлое. Ты преступник!

– И… почему ты так рад?

Он схватил меня за запястье так, как Феджин пытался схватить его. Потащил к остановке на тротуаре вдоль авеню Конституции.

– Твоя жена любит тебя. Я это точно знаю.

Утром следующего дня мы были в Чикаго. В аэропорту О’Хара приняли меры по усилению безопасности, не сообщив публике, что произошло. Вооруженные охранники в кевларовых нагрудниках и с ищейками шли по вестибюлю, пока мы направлялись к нашему гейту. Мне пришлось удерживать Робина, чтобы он не гладил собак.

Зона вылета представляла собой коктейль из реактивного топлива и феромонов тревоги. То, что мы привыкли называть «капризами погоды», создавало каскад задержек и отмен. Наш рейс в Мадисон опаздывал. Мы сидели перед стеной из четырех телевизоров, каждый из которых был настроен на определенную волну идеологического спектра. Умеренно-либеральный экран сообщал о росте числа отравлений, вызванных беспилотниками, в штатах Верхних равнин. Консервативно-центристский освещал развертывание отрядов частных наемнических компаний на южной границе. Я вытащил свой телефон и атаковал скопившийся за два дня завал работы. Робин наблюдал за людьми, и на его лице читалось удивление.

Каждый раз, когда я бросал взгляд на табло, наш рейс откладывали еще на пятнадцать минут. Кто-то из работников аэропорта срывал пластырь как можно медленнее.

По всем телефонам в зоне вылета прошла волна оповещений. На каждом экране появился текст от недавно основанной Национальной службы уведомлений. Послание было от президента, чьи указы в последние два месяца не встретили никакого сопротивления, и это его приободрило.

Америка, взгляни на сегодняшние ЭКОНОМИЧЕСКИЕ показатели! Это же НЕВЕРОЯТНО! Вместе мы остановим ЛОЖЬ, заставим ЗАМОЛЧАТЬ неверующих, и ПОБЕДИМ пораженчество!!!

Я отключил уведомления и вернулся к работе. Робби сделал набросок. Я думал, он рисовал людей в вестибюле перед гейтом. Но когда я посмотрел снова, нарисованные фигуры превратились в радиолярии, моллюсков и иглокожих – существ, из-за которых Земля казалась безумным выпуском «Эстаундинг сториз» из 1950-х годов.

Я работал, не обращая внимания на ерзание в кресле слева от меня. Грузная женщина, опасливо поглядывая по сторонам, ругала свой смартфон.

– Что тут творится?

Гаджет ответил дерзким голосом молодой актрисы.

– Вот самые интересные события сегодняшнего дня в районе Чикаго, штат Иллинойс!

Наши взгляды встретились. Я отвернулся, посмотрел на ряд телевизионных мониторов: облако паров акрилонитрила длиной в несколько километров распространялось по Руру. Девятнадцать человек погибли, сотни были госпитализированы. Маленькая лапка сжала мое предплечье. Робин уставился на меня выпученными глазами.

– Папа? Знаешь, как обратная связь перенастраивает мой мозг? – Он, кажется, подключился к волне, по которой транслировали все безумие нашего вестибюля. – А вот что воздействует на всех остальных.

Женщина слева от меня снова заговорила.

– Нам о чем-то не хотят говорить. Даже машины не знают, что происходит.

Я не знал, обращалась ли она ко мне или к своему цифровому помощнику. Люди, сидевшие вокруг нас, сутулились и елозили по экранам пальцами, затерявшись в своих карманных вселенных.

– Дамы и господа, находящиеся в зоне вылета, – объявили по громкой связи. – Нам сообщили, что никакие рейсы не будут вылетать из этого аэропорта еще как минимум два часа.

Вокруг раздались сердитые возгласы – толпа ощутила себя загнанной в угол и собралась нанести удар. Женщина слева от меня держала телефон на уровне груди, как бутерброд, который собиралась съесть.

– Только что объявили, что мы в запретной для полетов зоне. Ага. Ничего не летает.

По громкой связи донесся другой голос, лишенный всяких интонаций и наверняка синтезированный.

– Пассажиры, нуждающиеся в размещении на период непредвиденной задержки, должны подать заявку на информационной стойке, чтобы принять участие в лотерее ваучеров на скидку в отеле.

Робин постучал носком ботинка по моей икре.

– Мы вернемся домой сегодня вечером?

Мой ответ потонул в криках, донесшихся из дальней части вестибюля. Я велел Робби сидеть смирно, а затем направился в сторону суматохи. Расстроенный пассажир через три гейта от нас ткнул агента по продаже билетов в руку телефонным стилусом. Я вернулся на наши места, где грузная женщина говорила своему телефону:

– Это прикрытие, верно? Это все те люди из ЧУЭ. Я права? Все сложнее, чем кажется.

Я хотел предупредить ее, что теперь говорить определенные вещи при свидетелях незаконно.

Робин окинул взглядом зону вылета, что-то напевая себе под нос. Я наклонился ближе. High Hopes – «Большие надежды». Большие надежды на свет в конце тоннеля. Али пела ему эту песню в детстве, когда купала его.

Нам удалось добраться до дома. Робби отправился наверстывать упущенное на сеансах нейрофидбека, а я один за другим тушил пожары на работе. Через несколько дней сын взял меня с собой понаблюдать за птицами. Стоять неподвижно и смотреть в оба – такое у него теперь было любимейшее занятие. Конечно, он предположил, что оно и во мне пробудит самое лучшее. Не сложилось. Я стоял неподвижно. Я смотрел в оба. Но все, что мог видеть – десятки прогулок, на которые меня приглашала жена, прежде чем сдаться и отправиться наблюдать за птицами с кем-то другим.

Мы отправились в заповедник, находящийся в пятнадцати милях от города. Там добрались до места слияния озера, луга и леса.

– Прямо здесь, – заявил Робин. – Они любят границы. Они любят летать туда и обратно из одного мира в другой.

Мы сидели в высокой траве у валуна, чувствуя себя маленькими. День был ясный, как хрусталь. Мы передавали друг другу старый швейцарский бинокль Али. Робби интересовали не столько отдельные птицы, сколько их крики, наполняющие