обратно в сверкающие на поясе ножны и расправил с улыбкой пустые руки, нарочно подставляя всё тело под удар.

– Что ж, вот он я. Ни ножа, ни палки. Как перед богами я перед тобой…

– Перед богом, – поправил Ситка, видя серебряный оберег на шее Ольгира.

– Не смотри туда, куда будешь бить. Руки сами поймут. – Сын конунга провёл пальцами по шее, пряча богатую цепь. – Лучше смотри мне в лицо, иначе выдашь удар одним взглядом… А до шеи всё равно не дотянешься.

Ситрик понял, что плачет, когда почувствовал, что слёзы стекают по лезвию к рукояти и щиплют ранки на пальцах. Он поскорей отёр нож рукавом и спрятал его обратно в ножны.

Так он и сидел, точно в молитве, поджав под себя ступни, обратившись лицом к озеру. По щекам его текли слезы, и всё тело содрогалось от рыданий. Он уж не боялся того, что путник придёт и заметит его слёзы, напротив, ему хотелось, чтобы он увидел их, истерзал всю душу своими вопросами, может, ударил бы по затылку за слабость, как били отец и старший брат…

Но он никак не возвращался, и Ситрик уже рыдал в голос, молясь, хороня мертвецов и испрашивая прощения. Озеро молчало, молчало и небо, как бородой, обрастая сумерками. Только трещали под нагретыми за день камнями насекомые. Мелькнёт ещё несколько раз солнце, и они умолкнут, почувствовав близость зимы.

– Я виноват… Я… Прости меня, – шептал он, захлёбываясь слезами.

Но никто не отвечал ему. Некому было простить его…

Седовласый путник нашёл Ситрика лежащим на берегу. Тот уснул, укрыв голову рукавом. Чуть поодаль валялся худ, а у самых его ног лежал шнурок с ножом, посверкивающий в темноте богатыми ножнами. Путник легко и быстро разжёг огонь, трогая его чуткими пальцами и свивая плетение из его дымных лоскутов. Вскоре трескучее поднялось пламя.

– Эй, чернокрылый, – потряс он Ситрика за плечо, и тот разлепил опухшие глаза. – Я возьму твой нож? – спросил путник, и послушник, согласно кивнув, вновь спрятал голову под рукав. – Мой украли на днях как раз близ Онаскана, когда я на ночёвку остался в доме на отшибе. Без него как без рук, честное слово.

Мужчина поднял нож, покрутил его в руках, дивясь тонкой работе мастера, цокнул языком недовольно – такое чудо даже пачкать не хотелось. Напевая какую-то птичью песню, принялся свежевать молодого зайца.

Ситрик проснулся, сел, обняв колени, и уставился в огонь. Пламя было как живое, питающее теплом, и путник надеялся, что языки эти не просто так отражаются в бесцветных глазах, окрашивая их красным золотом.

Промыв лезвие, мужчина вернул нож Ситрику, и тот с равнодушным видом загнал его обратно в ножны. Мужчина посмотрел на послушника с прищуром, точно просматривая насквозь, но, поворошив горячие угли, спрашивать ничего не стал. Ситрик тем временем снова повесил шнурок с тяжёлой ношей на шею, а сверху нацепил худ.

Ситрик прислушался, пытаясь разобрать слова песни, что нашёптывал его спутник, но не смог разобрать ни единого звука. Язык ему был незнаком. Это не было наречие суми, и Ситрик подумал, что на таком языке могли говорить люди, что жили вдоль берегов Великого моря. Скудны были в том его познания, а потому он молчал, не спрашивал, боясь проявить своё невежество перед незнакомцем, точно тот был ему учитель.

Промурлыкав что-то себе под нос совсем тихонько, мужчина умолк и обратил взгляд на Ситрика.

– А ты что-нибудь знаешь из песен?

– Что-нибудь знаю, – пробормотал Ситрик.

– Может, споёшь?

– Я не умею.

– Не умеешь или не хочешь? – допытывался он.

– Не хочу, – твёрже произнёс Ситрик.

Мужчина вздохнул и продолжил возиться с мясом теперь уже молча. Желудок Ситрика голодно урчал, но при этом самого его тошнило так, что и зёрнышко в горло не пролезет. Он отвернулся. Смотреть на мясо было противно. В памяти растекалась по изуродованному телу кровь, вновь и вновь наполняя сознание до краёв.

Пока путник молчал, Ситрик вновь попытался обратиться к своим мыслям, чтобы выпытать у них, выпросить правду об Ингрид. Её смерть была лишь в трёх словах, что бросил на ветер Ольгир. Не верилось, что она мертва…

Он вспомнил, как огонь целовал и облизывал рисунок. Как уродовал изображённое лицо. Ситрик зажмурился, но под опухшими веками больше не было слёз.

«Ингрид, – зачем-то мысленно позвал он, сидя с закрытыми глазами меж огнём и озером. – Не покидай меня, Ингрид».

В тихих всплесках воды слышались слова иль шаги. То играла рыба. А может быть, и утопленницы-никсы…

Ситрика вновь потянуло в сон. От голода и запаха мяса голова тяжелела и наливалась нестерпимой болью. От воды тянуло холодом, но жар костра усыплял, напуская тяжёлого дыма.

– Ты можешь пока поспать. Я разбужу, когда мясо будет готово, – произнёс путник, и голос его звучал как сквозь толщу воды. – Останемся на ночь здесь. Всё-таки сегодня дойти до поселения мы не успеем.

Ситрик кивнул и опустился на землю, положив под голову руку и худ. Сон тут же одолел его.

Когда он проснулся, путника не было рядом. У огня на чистых и больших листьях лежали ломтики мяса, ещё сырого. Ситрик подумал, что седоволосый ненадолго отошёл. Он посмотрел по сторонам, пытаясь отыскать его взглядом, но того нигде не было видно.

Ситрик пошевелил затёкшей шеей и плечами. Судя по небу и застопорившейся готовке, он проспал всего ничего, однако тело ломило так, будто Ситрик пролежал не меньше суток, свернувшись в самой неудобной позе. Он сел, положив голову на колени и обняв себя руками, и уставился в темнеющую стену леса. Он стал ждать, когда вернётся его спутник, не решаясь прикасаться к мясу самостоятельно, хоть голод никуда и не исчез.

За спиной раздался громкий всплеск. Ситрик вздрогнул, обернулся. Над озером медленно поднимался густой туман, под одеялом которого играла крупная рыба, радуясь приближению ночи. Ситрик отвёл взгляд. В лесу осторожность не бывает излишней, и он знал это наверняка.

Но тут послышался совершенно иной звук…

Кто-то шёл по воде, загребая ногами. Ситрику захотелось окликнуть своего провожатого, однако он не знал его имени. Он снова посмотрел в сторону озера, но никого там не увидел, даже когда прищурился, напрягая худое зрение. Тревога окатила холодом с ног до головы. Ситрик коснулся ножа под худом, проверяя, на месте ли оружие. На