Из беспокойного сна вырвал скрип распахнувшейся двери. Я вскинулся, продрал глаза и без особого удивления обнаружил, что, помимо Георгия Ивановича, не спится этой ночью ещё и Альберту Павловичу.

Капитан ОНКОР и консультант РИИФС — вот интересно, что их связывает?

Хотя интересно ли? Сейчас меня интересовало совсем другое.

— Ну?! Прихватили? — спросил я, не дав никому и рта открыть, потом вспомнил, где нахожусь и с кем разговариваю, и спешно добавил: — Господин капитан! Доброй ночи, Альберт Павлович!

В голове почти сразу прояснилось, и стало ясно, сколь наивно было рассчитывать на ответ, но Городец скорчил кислую мину и заявил:

— Не было там никого. — Он махнул рукой. — Да не дёргайся ты так! Нашли в пыли следы броневика, залитые бензином брызги крови и сломанное ограждение, а из стены пули извлекли. Просто опоздали.

Я втянул голову в плечи, ожидая нагоняя за слишком позднее оповещение о случившемся, но устраивать разнос мне не стали, вместо этого Альберт Павлович, откровенно сонный и при этом ничуть не растрёпанный, выставил на стол стеклянный графин, раскрыл свой потёртый портфель и спросил:

— Сколько выпил?

Я немного помялся и скорее предположил, нежели ответил точно:

— Пять или шесть кружек пива и рюмку настойки.

— Что ел?

— Только пил.

Георгий Иванович насмешливо фыркнул, но от комментариев воздержался. Альберт Павлович тоже насчёт юношеской самонадеянности прохаживаться не стал, смерил меня взглядом и уточнил:

— Весишь пуда четыре?

— Пятьдесят восемь килограммов на последнем взвешивании было.

Тогда консультант наполнил стакан водой и высыпал в него содержимое сразу двух бумажных пакетиков, размешал и потребовал:

— Пей!

Я заколебался. Альберт Павлович закатил глаза.

— Не отрава, не бойся! Не в моих принципах травить людей. Просто снимет остаточное опьянение и абстинентный синдром.

— Какой?

— Похмелья не будет. До обеда так уж точно.

Капитан Городец заинтересованно хмыкнул и попросил:

— Выделишь пакетик?

— Печень с почками запасные есть? Это только для экстренных случаев.

Я свой случай таковым вовсе не считал, но во рту так пересохло, что и в голову не пришло кочевряжиться. Выпил бы сейчас и сыворотку правды, не то что предложенные микстуры.

Или сыворотку колют? Да неважно!

Вода имела специфический лекарственный привкус, поэтому сразу осушил второй стакан и немедленно ощутил, как в организм, измученный бессонной ночью, алкоголем, стрессом и смертельным противостоянием, начинают стремительно возвращаться жизненные силы.

О-хо-хо! Даже не понимал, насколько мне до того было плохо.

— А теперь повтори рассказ, — потребовал Альберт Павлович, усаживаясь напротив.

Я не рискнул спросить, каким боком случившееся затрагивает сферу деятельности консультанта РИИФС, и выдал куда более связную версию произошедшего. Если в машине казалось, будто говорю исключительно по делу, то теперь то словоизвержение иначе как бессвязным лепетом расценить не мог. Даже стыдно стало. А уж при воспоминании о совершенно непотребном состоянии во время прогулки до водохранилища и вовсе щёки покраснели.

Впрочем, до подробностей загула никому не было никакого дела. Альберт Павлович пытался просверлить взглядом дыру в моей голове, Георгий Иванович конспектировал какие-то отдельные моменты в своём блокноте. Ну а стоило только умолкнуть, и начались расспросы.

Кто предложил отправиться на водохранилище? В какое именно время это произошло? Кто присутствовал тогда в клубе? Кто там и остался, а кто принял приглашение? Каким маршрутом добиралась до лодочной станции компания? Сколько времени это заняло? Точно ли я расслышал фамилию «Гросс» или просто не разобрал окончания слова «гроссмейстер»?

И опять, и снова, и о том же, только в другой формулировке. Раз за разом, круг за кругом.

Уж не знаю, что за химию скормил мне Альберт Павлович, но память сделалась воистину кристально чистой, в ней всплывали самые незначительные детали, стоило только о них подумать. И даже так осветить удалось далеко не все интересовавшие собеседников моменты. Чего-то я попросту не видел, чего-то не знал и знать не мог.

— Никакой ясности, — скривился под конец допроса капитан Городец. — Эксперты затрудняются определить точное время смерти экипажа броневика. Временной промежуток таков, что их могли убить как незадолго до отбытия студентов из клуба, так и непосредственно после этого. Ясно лишь одно — это был не экспромт. Акция готовилась заранее.

Я навострил уши. Экипаж броневика убит?

Выходит, схлестнулся не с сослуживцами? Уф-ф! Как гора с плеч! Одной головной болью меньше! Не дело, конечно, из-за смерти хороших людей облегчение испытывать, да только они так и так мертвы вне зависимости от моих эмоций.

Долго пауза в расспросах не продлилась, дальше потребовалось террористов описать.

— И покойника тоже? — уточнил я, невольно поёжившись. — А смысл?

— Не льсти себе, — скривился Георгий Иванович. — Судя по следам крови, ранения оказались несмертельными. Сколько раз ты ударил?

— Ч-четыре, — ответил я с запинкой, не зная радоваться или огорчаться такому повороту событий. Дрожащими руками наполнил водой стакан и в несколько длинных глотков его осушил.

— Балбес! — беззлобно ругнулся капитан и потребовал: — Опиши их! Давай! Сосредоточься!

И вот это оказалось делом весьма и весьма непростым. Нет, с мыслями собрался без всякого труда, невозможным оказалось составить словесный портрет. Луна светила противникам в спины, лиц я попросту не разглядел.

— Один плотного сложения, крепкий. Ниже меня, рост примерно метр семьдесят пять. Говорил, как показалось, с юго-западным акцентом. Лет сорока, наверное.

— Его ты ножом пырнул? — уточнил Альбер Павлович, впервые сделав пометку в блокноте.

— Нет, второго. Он был ростом с меня, но шире в плечах. Около тридцати лет, как показалось. Выговор чистый и очень правильный.

— Эмигрант или иностранец? — уточнил Городец.

Я немного поразмыслил над этим вопросом и без всякой уверенности ответил:

— Наверное, эмигрант. Акцента не чувствовалось. И ещё он сказал, что в здешней табели о рангах находится на пике четвёртого витка.

Георгий Иванович задумчиво потёр подбородок.

— Получается, проходил инициацию в одном из вторичных источников.

А вот Альберт Павлович хоть и сделал в блокноте новую пометку, к этой версии отнёсся с явственным скептицизмом.

— Эта публика слова лишнего о себе не скажет, а скажет — соврёт. И в особенности — своим местным контактам.