– Принципиальную позицию займут журналисты, – заметил Давор. – Они уже сегодня напишут, что Давор Тодорович выжил из ума и ездит по Киеву в белом лимузине, как какая-нибудь Бритни Спирс.

– Да хоть сейчас заменим. Немедленно. Вот только доедем до гостиницы и заменим. Только не нервничай.

– Просто мне хочется, – вздохнул Давор, – чтобы у моего администратора была рефлексия.

– А что такое рефлексия? – спросила любознательная Бранка.

– Это такая болезнь, – прошептал ей на ухо Мирко, – вроде геморроя.

– Давор, – решительно сказал Алан, – лимузин – еще цветочки. Они хотят, чтобы кроме концерта в Киеве был концерт и в городе Чернигове. Город красивый, маленький, старше Киева, там много церквей и монастырей. Они просят, и платят, и просто умоляют. В Чернигове будет международная конференция – что-то по поводу перспектив славянского мира, и они говорят, что если твой концерт состоится там, это будет очень и очень концептуально.

– Слушай, – Давор посмотрел в окно, – ты мне совсем голову заморочил, я из-за тебя даже на окрестности не глянул. А ведь дал себе слово, что буду только и делать что смотреть в окно. Видишь, как красиво?

– Так ты согласишься? У нас есть день в графике. Даже два.

Давор смотрел в окно, за которым проплывал славянский мир. В сторону сосновой просеки проехала светловолосая девушка на красном велосипеде, и он подумал, что, может быть, Санда уже включила телефон. Наверное, пора бы ей позвонить.

– Что им ответить? – волновался Алан. – Ты согласен?

– Ну конечно, – миролюбиво кивнул Давор, – естественно. Какого космополита не беспокоит судьба славянского мира?

Алан просветлел.

– Слава богу. А то они переживают очень. Буквально плачут, говорят: он такая звезда, как с ним разговаривать? Вдруг откажется? А я им сказал, что ты в целом нормальный мужик.

– Алан, – строго сказал Давор, – тебе какой образ нравится больше: бескорыстного, практически святого Давора Тодоровича, который в силу исключительно высокодуховных мотивов ездит по миру со своим балаганом, или человека, для которого музыка – такой же бизнес, как, например, для Гейтса компьютеры? И к тому же я не один, у меня есть вы, и у вас должно быть счастливое детство, раз уж вы в нем застряли. Поэтому – если просят и при этом адекватно платят – надо соглашаться.

– Так ты что, Давор, думаешь, мы с тобой потому, что ты нам деньги платишь? – угрюмо свел брови Мирко.

– Дурацкое предположение. К тому же оно совершенно не следует из того, что я сказал.

– Тогда к чему твой голимый морализаторский гон! Мне ни один из приведенных тобой образов не нравится. Потому что ты – ни то, ни другое. Ты – третье. И не надо нам тут… Тоже мне, Билл Гейтс нашелся!

– Потому что ты, Давор, настоящее чудо! – вдруг ни с того ни с сего объявила Бранка.

– Вот, казалось бы – глупая баба, чего с нее возьмешь, а ведь уловила самую суть, – одобрительно покивал Горан, и Бранка немедленно показала ему язык.

У Давора вдруг резко сжалось горло, и он решил, что лучше все-таки молчать и смотреть в окно. Ну хорошо, ему было сорок, когда началась война. А они-то были детьми. К чему он об этом вспомнил? Как-то само в голову пришло.

– Я очень рад снова оказаться в Киеве, – обратился Давор к журналистам. – Мне тут сказали, что билетов на концерт в кассах уже месяц как нет. Очень приятно! Пожалуйста, я слушаю ваши вопросы и готов отвечать.

– Все телеканалы показали сегодня сюжет о встрече в аэропорту. Вы уехали в Киев из Борисполя на белом лимузине. Означает ли это, что вы сдались, наконец, и буржуазность победила ваши юношеские принципы?

Вопрос, страшно волнуясь, задала совсем молоденькая коротко стриженная журналистка. Она держала в руке маленький цифровой диктофон и смотрела на Давора с трепетом.

Алан сосредоточенно листал какой-то буклет и изо всех сил делал вид, что его тут нет.

– Если бы вы по какой-то причине не задали этот вопрос, – с легкой усмешкой сказал Давор, – у моего администратора, возможно, сохранились бы какие-то шансы остаться в живых. А теперь – нет. Понимаете? А ведь он – совсем молодой еще человек…

Девушка робко улыбнулась.

– Предлагаю сделку! – крикнул с заднего ряда толстый бородатый парень в черном берете и в футболке с Че Геварой. – Мы с коллегами сейчас даем коллективную клятву ни под каким видом не задавать вопроса о творческих планах, а вы в обмен обещаете помиловать Алана.

– Да, это достойное предложение, – серьезно кивнул Давор, – и я, пожалуй, воспользуюсь моментом. Ты, Алан, теперь обязан вон тому молодому человеку… Как вас зовут?

– Дима.

– Ты обязан благородному человеку Диме жизнью. Сам подумай, в каких единицах должна исчисляться твоя благодарность. Не исключено, что в декалитрах.

Зал загудел и расслабился, раздались аплодисменты. И затем около получаса Давор привычно и особо не задумываясь отвечал на вопросы о жене и детях, о своей парижской студии звукозаписи, о коллективе, о мотоциклах и автомобилях. А еще о женщинах и о кризисе среднего возраста. О виноделии и кулинарии. И ни слова не было произнесено о творческих планах.

– Как зовут вашу скрипачку, которая была в аэропорту с кроликом?

– Бранка. Бранислава. Понравилась? Я ее должен замуж выдать. Но только в хорошие руки.

– Они все ваши ученики?

– Нет, просто хорошие, талантливые музыканты, я их по всей Европе собирал. У меня не может быть учеников, я очень плохой педагог. Когда меня не понимают, я реагирую неправильно. Совсем не так, как должен реагировать нормальный учитель.

– Вы злитесь?

– Нет, засыпаю. Я очень ленивый и не в состоянии объяснять что-то несколько раз. Подождите… Я вижу серьезную девушку, которая давно хочет меня о чем-то спросить. Пожалуйста, слушаю вас.

Девушка была и впрямь очень серьезной. Она даже не ответила на лично ей адресованную улыбку Давора. Зато его улыбка вызвала серию фотовспышек и тихий вздох женской части зала.

– Как вы делаете это? – спросила девушка.

– Это? – продолжая улыбаться, переспросил Давор.

Зал откровенно развеселился.

– Это, – твердо повторила девушка. – То, что вы делаете.

– Русский язык я знаю далеко не блестяще, – пожал плечами Давор, – и, возможно, не понял подтекста. Вот присутствующие думают, что поняли подтекст. А я не уверен. Но мне кажется, что для журналиста вы сформулировали вопрос… э-э… слишком абстрактно.

Девушка вздохнула.

– То, что вы делаете, – не музыка. Возможно, в ваших… произведениях и есть часть музыки, но в целом – тут что-то другое. Вы что-то делаете с миром. И с пространством. И с людьми. Я не понимаю. Как вы это делаете?

– Вы же знаете, что я вам не отвечу… – развел руками Давор. – Но не потому, что не хочу.