Смотрит на сложенные странички у меня в руках.

– Нервничаете? – спрашивает.

– Кажется, вы наняли меня для того, чтобы самому не произносить эту речь.

Писатели приезжают все вместе на видавшем виды “фольксвагене”. Узнаю просторный черный плащ, что надвигается на меня по аллее.

– Виктор Сильва?

– Кейси Пибоди?

Закутывает меня объятием в свой плащ. Пахнет от него, как в “Ирисе” – чесноком и “перно”. Представляю его Маноло, Виктор представляет нас двум другим авторам – молодому человеку с бритой головой и тугими бицепсами и женщине за пятьдесят с ирландским акцентом. Ведем их к Аише и отправляемся все вместе в библиотеку, там кофе с пирожными и место, где им повесить пальто, хотя мускулистый драматург в одной черной футболке, а Виктор Сильва снимать плащ не планирует.

Начинают собираться ученики – не только наши, но и на автобусах из других школ. Не дошло до меня и вот это: приглашены учащиеся еще из пяти школ. Они набиваются в здание, их отправляют в спортзал. Когда мы с писателями приходим туда, трибуны битком, а не поместившиеся расселись по-турецки на баскетбольной площадке широким кругом у возвышения посередине. Приходится пробираться сквозь. Писатели усаживаются на стулья рядом с возвышением, Маноло встает к микрофону и приветствует собравшихся. Представляет всех писателей, кратко пересказывает их достижения. Виктор Сильва, как выясняется, опубликовал четыре сборника стихов и сборник личных очерков. Как мне удалось этого не знать?

– Сейчас я передам слово самому недавнему приобретению нашего факультета английского языка, – говорит он и представляет меня. Ему как-то удалось извлечь из моего резюме сведения и придать им вес – моей ничтожной публикации и победе в студенческом конкурсе.

Слегка аплодируют, и я выхожу на возвышение. Вижу несколько группок школьников, которых учу, и множество прочих, кого не знаю. Их лица повернуты ко мне. Вспоминаю Холдена Колфилда, как ему хотелось ловить детей, чтобы те не попадали с обрыва, и сейчас до меня доходит. Глубоко вдыхаю. Какой-то одиннадцатиклассник коротко улюлюкает.

– Спасибо, Брэд, – говорю я в микрофон. – Твой балл только что вырос ого-го.

Тут гораздо, гораздо больше народу, чем я представляла себе. Но вряд ли это намного труднее, чем перечислять фирменные блюда нетерпеливой десятке в “Ирисе”. К тому же сказать этим детям то, что записала на бумажке, я хочу. Губы у меня дрожат, голос немножко скачет, но выкладываю всё.

Говорю им правду. Говорю им, что мне тридцать один год и у меня семьдесят три тысячи долларов долга. Говорю им, что после колледжа переезжала одиннадцать раз, у меня было семнадцать мест работы и сколько-то не сложившихся романтических увлечений. С двенадцатого класса я отчуждена от отца, а в начале этого года умерла моя мать. Мой единственный брат живет в трех тысячах миль отсюда. Последние шесть лет есть только одно-единственное постоянное и верное в моей жизни – роман, который я писала. Это был мой дом, место, куда я всегда могла удалиться. Место, где даже чувствовала иногда свою власть, говорю я им. Место, где я более всего равна себе самой. Возможно, кто-то из вас, говорю, уже нашел такое место. Может, кто-то найдет через многие годы. Надеюсь, кто-то из вас найдет его сегодня – в письме.

Сбивает с толку это – возвращаться на свое место. Зал гремит аплодисментами. Люди смотрят на меня. А когда сажусь, девочка рядом со мной говорит, что круто получилось, а Маноло все еще хлопает мне с возвышения. Повторяет темы семинаров и кабинеты, в которых они будут проходить. Показывает на стол, где разложены дополнительные программки, и желает всем вдохновляющего дня.

Иду на семинар к Виктору Сильве. Там битком школьников, которых не отталкивают ни вощеные усы, ни черный плащ. Велит нам нарисовать план нашего первого жилища, какое мы в силах вспомнить.

– Комнаты, чуланы, коридор, – говорит он, рисуя свой план на доске. Поворачивается к нам, говорит: – А теперь добавьте важные детали: диван, бутылку с бурбоном, зазор между стеной и холодильником. – Смеется. – Видите? Я уже изложил вам все свое детство в трех подробностях. – Отбегает влево и пишет печатными буквами:

ИДЕИ ЛИШЬ В ВЕЩАХ145

– Уильям Карлос Уильямс. Живите по этому правилу, говорю вам.

Собрав детали – наши раскаленные добела точки опыта, как он их именует, – нужно выбрать одну и описать ее.

– Не предложениями, а всплесками чувства – фразами, словами, не беспокойтесь о том, как они связаны друг с другом, просто выпускайте их. Здесь вы блюете.

Обвожу мамину ванную и принимаюсь описывать ее – жирный лосьон для лица, засохшие брызги шампуня, тяжелую бритву, янтарную склянку “Шанель № 5” – и все эти вещи стали моими в тот день, когда она уехала.

– Кейси. – Рядом с моим стулом присаживается на корточки Люсилль, школьная секретарша. – Простите. Она сказала, что это срочно. – Вручает мне голубую бумажку-липучку. – Дженнифер, – говорит. – Вторая линия. – Выбираюсь следом за ней из классной комнаты.

Люсилль провожает меня в методический кабинет, он обнесен стеклом, как у Аиши, но загроможден стопками брошюр. Беру трубку.

– В общем, Эми Драммонд предложила тридцатку североамериканских. – Кто-то еще предложил двадцатку, а кто-то – в промежутке, с двадцатью пятью за мировые. Она перечисляет других издателей и смежные права, но я застряла на первой фразе. И на слове “предложила”. – Я остальным издателям дала понять, что предложения поступают. Кто-то проворонил и теперь читает как бешеный. – Ржет. У нее голова кругом – по-своему. – Вы слушаете? Ваша книга попадет в переплет и продажу, Камила. Мы торгуемся. Начинайте упражнять автограф.

– Все в порядке? – спрашивает Люсилль, когда я выныриваю из кабинета.

– Да. Спасибо вам. Спасибо громадное. – Обожаю ее, обожаю этот кабинет, обожаю этот телефонный аппарат.

Иду в класс, плывя по воздуху, словно надувной шарик. Все пишут. Произношу одними губами свое “извини” Виктору Сильве, он едва заметно приподнимает над столом средний палец. Возвращаюсь в мамину ванную, к шампуню “Пантин”, к зеленому велюровому банному халату, который она оставила дома и который я носила, пока отец не велел мне перестать.

Виктор просит нас отыскать точки жара в написанном, обвести в кружок эти слова, и мы сочиняем из них стихотворения. Зачитываем их вслух. Там есть о пепельнице, о платье в блестках, о мукеґ на кухонном полу. Виктору есть что сказать о каждом. В классе делается прекрасно, открыто нараспашку.

Идем на следующее занятие, в коридоре толпа. На мальчишке передо мной спортивная зелено-белая куртка. На спине написано “ТРЕВОР-ХИЛЛЗ”.

На семинаре с ирландской публицисткой я сижу рядом с нашей библиотекаршей.

– Тревор-Хиллз? Они здесь?

Кивает.

– С учителями?

– Обычно один-два от каждой школы.

Сердце у меня выстукивает: “Сайлэс, Сайлэс, Сайлэс”.