– Я сожалею, – негромко сказал Сташек мне вслед. – Но не о том, что сделал, а о том, что тебе в этом признался.

Ха! Я притормозила. А он проявил характер. Неожиданно, весьма неожиданно.

– Это мои любимые воспоминания, – бессовестно продолжал этот тип. – И мне жаль, если они останутся единственными.

– Чего?! – возопила я. – Любимые воспоминания? То, что ты подглядел у меня исподтишка? Что ты несешь вообще? И если уж на то пошло, что ты такого увидел?!

– Это было прекрасно, – упрямо заявил Сташек, и тонкие, если не сказать нежные черты его лица приобрели вдруг четкость и твердость. – Ты была прекрасна.

– Почему это была?! А сейчас что? – недовольно среагировала я и тут же сразу: – Тебе все показалось. С этим ясновидением никогда ни в чем нельзя быть уверенным – тут вижу, там не вижу… В общем, так: что было, то прошло. А на будущее… Надеюсь, нам не придется плотно общаться, так что…

– А я надеюсь на обратное, – встрял Сташек.

– Э-э? – недоуменно протянула я, потеряв нить своей и так не слишком ясной мысли.

– Надеюсь, что нам придется плотно общаться, – напористо сказал он. – И будущее. Хочу, чтобы оно было.

– Зачем? – удивилась я и нервно покачалась с пятки на носок, воинственно засунув руки в карманы элегантных офисных брючек, которые для этого, собственно, предназначены не были (карманы, я имею в виду, к тому же не комильфо воспитанной девушке руки в карманах держать). – Если ты рассматриваешь меня как лабораторную мышь-альбиноску для каких-то особо изощренных своих экспериментов…

– Конечно нет! – возмутился Сташек, и меня едва не затопило синевой его глаз, как морским прибоем. Хочу, хочу в отпуск! – А почему альбиноску? – с робким вопросом обратился ко мне целитель, озадаченно хмуря брови.

– Да так, к слову пришлось, – поморщилась я и мысленно погрозила кое-кому кулаком. В ответ услышала тихий смех. Хотя, может, это были глюки. – Так ты держишь меня за простую мышь?!

– Да нет же! Что за глупости? – едва ли не прокричал Сташек. – Никаких мышей, никаких опытов!

– Тогда что тебе от меня надо? – устало спросила я и добавила в голос жалобных ноток: – Почему ты от меня никак не отстанешь?

– Почему? – переспросил Сташек и отвел глаза. Впервые, кстати. И что я такого спросила, что он засмущался? – Не думал, что придется объяснять… разучился… как же выразиться… и чтобы…

– Что ты там мямлишь? – Я раздраженно постучала каблуком по полу. Терпение было у меня довольно переменчивой величиной, а уж в свете последних событий… – Вырази уж как-нибудь!

В ответ на мои подталкивания Сташек поднял невозможно синие глаза.

– Ты мне нравишься, – сказал он. Подумал и добавил негромко и убедительно: – Очень.

Я едва не крякнула, но смогла сдержаться, и так сегодня общаюсь с ним преимущественно отдельными звуками, а не словами. И главное, «разучился» говорить об этом! Ему что, все девушки первыми в любви признавались, а он лениво ковырялся: брать или не брать? Это так надо понимать? Я посмотрела на Сташека пристально. Н-да, может, и так. Может, и правда женщины за ним табунами носятся, замаялся убегать. Это его личная жизнь. Меня не касается. Он меня вообще никак не касается. Эти прыгающие как блохи мысли помогли мне отвлечься от прямого смыслового содержания его сообщения, и я воспользовалась этим, чтобы медленно и как бы незаметно отступить к двери. Она уже послушно отъезжала за моей спиной, как Сташек меня окликнул:

– Регина?

Он что, ждет ответа? Похоже, что да.

– В смысле нравлюсь, как… девушка? – спросила я, сосредоточившись.

– Во всех смыслах, – подтвердил Сташек.

Нравлюсь, и ладно. «Почему бы и не нравиться? Мы женщина видная, образованная, ведьма к тому же, – поддержал меня внутренний голос, – и вообще это не наши проблемы». Я вздохнула.

– Анджей! – вспомнила, поднапрягшись, имя своего неожиданного поклонника. Тот вздрогнул, правильно предполагая, что такая честь не предвещает ничего хорошего. – Мне действительно очень льстит твое признание.

Я слегка смазала впечатление от своей проникновенной речи, остервенело потерев внезапно зачесавшийся нос.

– Но, видишь ли, – я старательно подбирала слова, – даже если бы у нас уже не было… некоторых разногласий, я никогда не завожу дружбу с мужчинами младше меня.

Я заметила округлившиеся глаза Сташека, и мне расхотелось деликатничать.

– Я не развращаю младенцев, в общем, – рявкнула я. – Тебе вот сколько лет? Двадцать шесть – двадцать семь? Ну вот, а мне тридцать два. Конечно, выгляжу я гораздо моложе, – позволила я себе женское тщеславие, – но сути это не меняет: когда тебе за тридцать, хочется уже зрелых отношений, а не возиться с подростками с их кучей иллюзий и мегачувствительным самолюбием! Мне это в лом, понимаешь? Словно я не могу построить жизнь со взрослым мужчиной и отыгрываюсь на том, кто заведомо слабее меня! Так что давай…

– Мне тридцать три, – перебил меня Сташек.

Что?! Я задохнулась. От праведного негодования, конечно! А неплохо, однако, у нас целители выглядят! Я ему двадцать семь-то дала только потому, что надо же было успеть высшее образование получить и опыта по профессии поднабраться, в нашу организацию вчерашних выпускников на работу не берут, это факт, а тут – тридцать три! Нет, конечно, мне тоже никто моего возраста не дает, но это при ежемесячных визитах к косметологу, весьма недешевом наборе кремов и ежедневных процедурах по их нанесению утром, днем и вечером! Вряд ли Сташек утомляет себя подобными манипуляциями! Так как же он это делает?!

– Регина? – воззвал ко мне целитель, обеспокоенно наблюдая целую бурю чувств, отразившуюся на моей физиономии, которую я и не пыталась сдержать (бурю, я имею в виду, не физиономию). Да он вообще по жизни имеет такой цветущий вид, словно постоянно ложится спать не позднее десяти и ни разу в жизни не злоупотребил алкоголем! Да вообще ничем не злоупотребил! Хотя, может, он похмелье одним щелчком снимает?! Я едва не заскрежетала зубами от зависти. Не то чтобы тяжелые похмелья были моей реальной проблемой, но ведь всегда приятно иметь подобную способность в запасе!

– Меня еще никто не называл слабым подростком, – застенчиво сказал Сташек и отчего-то улыбнулся. Сначала нерешительно, но потом ярче и увереннее. Ну вот! А я понадеялась, что он обидится!

«Кстати, он редко улыбается», – отметил внутренний голос. «Ну и слава богу, – возразила я ему, – иначе, глядишь, и я бы не устояла и присоединилась к толпе его обожательниц, улыбка-то у него бесподобная». Внутренний голос на это заявление недоверчиво хмыкнул, но комментировать Сташека перестал.

Я открыла рот, закрыла. Бестолково переступила с ноги на ногу, махнула целителю рукой, то ли прощаясь, то ли посылая куда подальше, и торопливо покинула кабинет. Едва ли не бегом добралась до лифта, спеша убраться из подземки. Внутренний голос, правда, пытался меня вразумить и малодушно рекомендовал вернуться и с целителем для пользы дела (и тела) подружиться, а то денег на эти кремы не напасешься. Я на него прикрикнула: «Не хочу я со Сташеком дружить!», и внутренний голос замолчал, успев ехидно шепнуть напоследок: «Тогда готовься к дружбе с ботоксом!» Н-да, и что у меня за внутренний голос такой? Вот ведь вредный! Но обижаться не на кого. Какая я, такой и голос.