Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он покачал головой, твердо встретив взгляд Джека.
— Возможно, я воспитан для этого, но рождены для этого вы.
— Нет! — взорвался Джек.
— Вы не вправе принять это или отвергнуть, — сказал Томас. — Неужели вы не понимаете? Это не титул и собственность, это вы сам.
— О, ради Бога, — огрызнулся Джек. Его руки дрожали. — Я преподношу это вам на чертовом серебряном блюде. Вы остаетесь герцогом, а я оставляю вас в покое. Я даже готов быть вашим представителем на Внешних Гебридах. Все, что угодно. Только вырвите эту страницу.
— Если вам не нужен титул герцога, почему бы вам не сказать с самого начала, что ваши родители не были женаты? — парировал Томас. — Я спрашивал вас об этом. Вы не сказали «нет».
— Я не знал, что я претендент на наследство, когда вы интересовались моей законнорожденностью.
Томас опустил взгляд на регистрационную книгу. Всего лишь одна страница. Это все, что было между ним и его привычной жизнью, всем тем, что он считал настоящим.
Трудно устоять перед искушением. Он ощущал его вкус во рту: желание, алчность… и страх, горький привкус страха.
Он может вырвать эту страницу, и никто ни о чем не узнает. Страницы не были даже пронумерованы. Если сделать это достаточно аккуратно, ни кто не заметит, что страница исчезла.
Жизнь вернется в свое обычное русло. Он вернется в Белгрейв в том же статусе, в котором уехал, с теми же владениями, обязанностями и правами, включая Амелию.
Она уже была бы его герцогиней, если бы он не тянул со свадьбой.
Если он вырвет эту страницу…
— Вы слышите? — прошипел Джек.
Томас навострил уши, повернувшись к окну.
Лошади.
— Это они, — сказал Томас.
Сейчас или никогда.
Он перевел взгляд на регистрационную книгу.
— Не могу, — прошептал он.
И тут Джек шагнул вперед, оттолкнув его в сторону. Все произошло так быстро, что когда Томас опомнился, он увидел, что Джек схватил регистрационную книгу… и вырвал из нее страницу.
Томас бросился к нему, пытаясь выхватить страницу из рук, но тот вырвался и кинулся к огню.
— Джек, нет! — крикнул Томас, и хотя ему удалось схватить Джека за локоть, тот успел бросить бумагу в огонь.
Томас отшатнулся, в ужасе глядя, как она вспыхнула. Вначале посередине прогорела дыра, затем почернели и загнулись края.
Страница коротко полыхнула и превратилась в пепел.
— Господи, — прошептал Томас. — Что вы наделали?
Амелия была уверена, что ей никогда больше не придется размышлять над фразой «худший день моей жизни». После сцены в Белгрейве, когда двое мужчин чуть не подрались, выясняя, кому из них придется жениться на ней… Едва ли можно испытать подобное унижение дважды в жизни.
Но ее отец явно не знал об этом.
— Папа, постой, — взмолилась она, упираясь каблуками в пол, когда он буквально втащил ее в дом священника.
— Мне казалось, что тебя интересует ответ, — нетерпеливо отозвался он. — Видит Бог, меня интересует.
Утро было ужасным. Когда вдовствующая герцогиня обнаружила, что двое мужчин поскакали в церковь без нее, она впала в неистовство. Еще более впечатляющей была скорость, с которой она пришла в себя, — за минуту, по оценкам Амелии. Гнев леди Августы превратился в холодную целеустремленность, и, признаться, Амелия находила ее еще более пугающей, чем ее ярость. Услышав, что Грейс не намерена сопровождать их в Магуайрсбридж, она вцепилась в ее локоть и прошипела:
— Не оставляй меня одну с этой женщиной.
Грейс попыталась объяснить, что Амелия будет не одна, но та ничего не желала слушать и отказывалась ехать без нее. А лорд Кроуленд не собирался ехать без Амелии, и им была нужна миссис Одли, чтобы указать путь к церкви…
В карете, катившей в графство Фермана, было тесно.
Амелия втиснулась на одно сиденье вместе с Грейс и миссис Одли, что не представляло бы особого неудобства, если бы напротив не сидела вдовствующая герцогиня, которая устроила бедной миссис Одли настоящий допрос. В результате миссис Одли все время ерзала, толкая Грейс, которая толкала Амелию, и без того напряженную сверх меры от дурных предчувствий.
А потом, не успели они выбраться из кареты, как отец схватил ее под руку и, склонившись к уху, прочитал последнее наставление, касающееся отношений между отцами и дочерьми, завершив его несколькими фразами о династических правах, семейных состояниях и обязательствах перед короной.
И все это в течение одной минуты; Если бы Амелии не приходилось выслушивать тот же набор нравоучений на протяжении всей недели, она не поняла бы ни слова.
Она попыталась объяснить ему, что Томас и Джек имеют право на уединение, что они не обязаны выставлять свои судьбы напоказ, но было слишком поздно. Вдовствующая герцогиня уже ринулась вперед, обойдя их.
— Где это? — гаркнула она.
Амелия повернулась к Грейс и миссис Одли, которые испуганно держались чуть позади. Но прежде чем она успела что-либо сказать, отец резко дернул ее за руку, и она оказалась внутри, чуть не споткнувшись о порог.
В центре комнаты с чайной чашкой в руке стояла женщина, на яйце которой отражалось нечто среднее между изумлением и тревогой. Видимо, экономка, решила Амелия на ходу. Отец все еще тащил ее за собой, твердо намеренный не позволить вдовствующей герцогине добраться до Томаса и Джека первой.
— Быстрей, — прорычал он, но Амелию охватила странная, почти сверхъестественная паника. Она не хотела входить в заднюю комнату.
— Отец… — начала она, но слова замерли у нее на губах, когда он втащил ее внутрь.
Томас.
Он стоял совершенно неподвижно, с бесстрастным лицом, устремив взгляд на стену, где не было ни окна, ни картины — ничего, что могло бы привлечь его внимание.
Амелия подавила испуганный возглас. Он лишился титула! Он не произнес ни слова, даже не взглянул на нее. Но она поняла это по его лицу.
— Как вы посмели уехать без меня? — спросила вдовствующая герцогиня. — Где регистрационная книга? Я требую, чтобы мне ее показали.
Никто ей не ответил. Томас продолжал стоять, гордо выпрямившись, как герцог, которым его все считали, а Джек, святые небеса, выглядел больным. Его лицо раскраснелось, и он учащенно дышал.
— Что вы нашли? — чуть ли не взвизгнула леди Августа.
Амелия устремила взгляд на Томаса. Но он молчал.
— Он Уиндем, — сказал Джек наконец. — Как и должно быть.
Амелия ахнула, надеясь, что она неправильно истолковала выражение лица Томаса. Ее не волновали титул, богатство и земля. Ей был нужен он сам. Но он был слишком горд, чтобы претендовать на ее руку, если он не более чем мистер Томас Кавендиш, джентльмен из Линкольншира.