В семнадцать лет я решила оставить на своем теле напоминание, которое поймем лишь я и он. Но вскоре об этом пожалела. Он ушел, а напоминание осталось навсегда. Поэтому я перекрыла ее пластырями, которыми будто заклеила рану. Хотя, кажется, она не заживет никогда.

Аарон берет мою ладонь и кладет ее себе на грудь, где набиты большие и красивые крылья, а над ними одно единственное слово. Forgiveness [13].

– Я винил всех в смерти родителей. Водителя, себя, их самих. Я ненавидел всех вокруг. Единственным светом тогда была Эмили. Было тяжело объяснить ей, где мама с папой и почему они до сих пор не приехали. Я часто закрывался в комнате. Пил, курил. В общем, пытался всеми способами забыться. В один момент мне просто снесло крышу. Я в очередной раз закрылся в комнате, но не для того, чтобы напиться или покурить. Нет. Я больше не хотел жить.

Он говорит об этом с таким спокойствием, будто это случилось не с ним. Но, хотя на его лице нет ни намека на волнение, сердце готово выскочить из его грудной клетки.

– Джен, мама Ноа, тогда взяла отпуск, чтобы не оставлять меня и Эмили одних. Но в тот день она ненадолго вышла из дома. А я в пьяном угаре не придумал ничего лучше, чем забраться на крышу двухэтажного дома. Такая высота не убила бы меня, а лишь сделала бы инвалидом. Но тогда я не понимал этого.

Я уже готов был прыгнуть, но увидел вышедшую на улицу сестру. Она присела на террасу и болтала ногами, напевая себе что-то под нос. Ей тогда было всего пять лет. Я стоял на карнизе и смотрел на нее. Такую маленькую и беззащитную. И в голове проскочила мысль: «А кто же защитит ее, если не я?»

Да, у нее есть бабушки и дедушки, тетя и дядя, есть Ноа и Мелани, которые любят ее. Но они никогда не будут любить ее так, как я. Как мама и папа. Она никогда не узнает, что такое родительская любовь. Еще не осознав ее, она потеряла родителей. Получалось, что я намеренно хотел лишить ее и брата. Я не мог такого допустить. Но я был пьян и еле держался на ногах.

По моему телу пробегает волна мурашек. О боже! Только не говори, что ты упал с крыши, и она это видела. Не говори об этом, Аарон, пожалуйста.

– Я не удержался. И вместе с бутылкой виски в руках упал в паре ярдов от нее. Я отключился сразу же. Но когда на минуту пришел в себя, слышал лишь то, как она звала меня своим детским голоском. А я ничего не мог сделать. Даже открыть глаза. Очнулся я лишь на следующий день в больнице со сломанными ребрами и черепно-мозговой травмой. Как потом мне рассказали, Эмили сидела возле меня, пока не вернулась Джен. После этого я дал себе обещание, что никогда ее не брошу.

Вот теперь его голос дрожит. Бэйкер переходит на шепот.

– Она два года ходила к психологу после случившегося со мной и новости о смерти родителей. А я вместе с ней. Потом я набил эту татуировку. Простив родителей за то, что оставили нас. И себя за то, что не справился со всем этим.

– Ты не должен был винить себя, Аарон. Ты был ребенком. Тебе нужна была поддержка.

Я не замечаю, как по щекам скатываются слезы, пока Аарон не стирает их с моего лица. Его жизнь совсем не такая, какой я ее себе представляла. В ней нет ничего хорошего, лишь боль и страдания. И его правило не впускать никого в свою жизнь более чем понятно. Он больше не хочет никого терять.

– Через полгода я вернулся в хоккей и увлекся мотогонками. Логану это не нравилось, так как вместе со мной этим увлекся и Ноа. Но он владелец мото-бизнеса, рано или поздно это случилось бы. Так я вернулся к нормальной жизни. Ну или похожей на нее.

Я молчу. Потому что сказать мне нечего. Теперь передо мной совсем другой человек: не тот Аарон, к которому я так привыкла, а парень, который открыл мне свою душу и по кусочку собирал мое сердце воедино.

– Я бы хотел пообещать тебе, что никогда не уйду, но это будет ложью, Эмма. Я не могу обещать того, чего не знаю.

Он нежно касается моего подбородка.

– Мне не нужно обещаний, Аарон. Просто позволь нам быть счастливыми.

Он на минуту задумывается. Неужели он скажет «нет»?

– Хорошо, но при одном условии.

Я смотрю на него в ожидании продолжения. Условия. Условия. Вокруг одни условия.

– Это не навсегда. Мы с тобой не навсегда.

-

Очередная товарищеская игра. И очередная возможность для подруг начать расспрашивать меня о том, что происходит между мной и Аароном. Хотя уже давно пора рассказать им правду.

Я держала их в неведении сколько могла. Целую неделю. И сейчас, пока парни разминаются на льду, меня бомбардируют вопросами.

– И сколько вы уже вместе? – визжит от счастья Хлоя.

– Всем давно было понято, что этим все закончится, – попивая содовую, улыбается Кассандра.

– Согласна, – поддакивает Алекса. – Особенно когда я застала вас вместе в нашей комнате.

– Что? – еще громче визжит Хлоя.

А Кассандра давится колой.

– Ты застала их вместе и нам ничего не сказала?

О боже, какой кошмар!

– Это не тот момент, который мне хочется вспоминать. Уж простите.

Кассандра начинает смеяться, а Хлоя дует губы. Никогда бы не подумала, что мою личную жизнь будут обсуждать перед матчем на трибунах.

– Давайте закроем тему? – нервно улыбаюсь я, надеясь, что никто лишний ничего не услышит. – Хотя бы до конца игры.

– Договорились, – кивает Хлоя. – Но вечером тебе не избежать моих вопросов.

Я подписала себе смертный приговор.

Мы наконец-то прекращаем обсуждение. В тот момент, как заканчивается разминка у хоккеистов. Они проезжают мимо нас в подтрибунное помещение. Мэйсон посылает воздушный поцелуй Хлое, а Аарон подмигивает мне.

– А где Коннор и Майк? – интересуюсь я у подруг. – Они же собирались сегодня на игру.

Алекса пожимает плечами.

– У Коннора появились какие-то дела. Он был очень занят, и я не стала его беспокоить.

– А Майк помогает ему.

Я киваю и снова смотрю на лед. Там судьи проверяют аппаратуру перед игрой. Я вспоминаю последнюю игру, встречу с Джейсоном, поведение Аарона и свое «выступление». Столько всего произошло в тот день, что я даже удивляюсь, что сегодня все довольно спокойно.

Ноа и Мелани успевают