– Верю? Верю ли я?! Милый вы мой! – загрохоталпрофессор. – А вы-то сами, вы-то – кто? Искусство ваше проклятое,магическое – это что? не ворожба? Когда расписная деревяшка в ваших рукахоживает, это как называется? не ворожба?

– Нет! – твердо ответил тот. – Не ворожба, амои руки, – и поднял обе руки над столом, вытянул их ладонями вверх,пальцами пошевелил: – Мои руки и моя интуиция.

– Руки! – повторил профессор. – А выпоглядите-ка на свои руки, – и насмешливыми глазами указал на стену заспиной гостя.

Гигантская тень на стене, отбрасываемая этими крыльями,полностью опровергала Петины слова: казалось, что пальцев не десять, а кудабольше, и в каждом не три, а четыре фаланги.

– И что такое интуиция в вашем деле, если не предтечасвершения, созидания? – продолжал профессор. – Что это, если не энергияпредвосхищения, которая и сама по себе уже – свершение? Интуиция, она и есть –ворожба… Обостренная и развитая, она и есть та сила, что «из воздуха производитводу, из воды – кровь и из крови – плоть». А уж душу для этой плотидобыть… – он наклонился над столом, приблизив свое острое лицо кястребиному лицу гостя, и голос понизил: – …душу добыть для созданной плоти…это уж как получится…

Он выпрямился, вскочил и встал над Петей:

– Или вы считаете, что древние были идиотами? Выдальше-то будете слушать? Да? Тогда уж заткнитесь до самого конца. Придержитесвое трезвое мнение, тем более что и вы тоже – человек, этой «остросюжетной»историей обожженный…

– Так вот, не прошло и года, – продолжалон, – как жена родила кукольнику здоровую девочку, с поразительного цветаволосами: цвета гудящего пожара. А затем еще одну: Элизу. И это стало главнойего ошибкой! Я говорю: рождение второй дочери стало роковой ошибкой моегонезадачливого предка.

– Почему?

– Потом что Корчмарь – он один, и приглядывать можеттолько за одной из женщин. Поделить его между сестрами не представлялосьвозможным. Старшая – моя прабабка – первой вышла замуж, и отец ей торжественнопередал заветную куклу. Муж ее – землемер, человек, подбитый ветерком, –на работу нанимался в самых разных землях, воеводствах и провинциях, поэтомупосле свадьбы молодая чета сразу уехала. И спустя какое-то время семья получилаизвестие, что у молодых родилась дочь все той же завораживающей полыхающеймасти. Брюхатый идол служил на совесть: как станок на монетном дворе, онпечатал миниатюрных девочек нежнейшей фарфоровой красоты в ореоле бушующегоогня. Этаких опасных парселиновых куколок.

Между прочим, эти волосы я помню по моей бабке. Представьте,она дожила до девяноста двух лет, под конец жизни вся была как печеное яблоко,так что по лицу невозможно было понять, смеется она или плачет; но волосы:тонкие, вьющиеся, невероятной молодой густоты… они создавали вокруг головы,особенно на солнце, интенсивное гранатовое свечение, из-за которого моя бабка,ругательница и клоунесса, смахивала на какую-то пламенеющую в витраже святую.

Но – вернемся к Корчмарю. Все как бы забыли, что подрастаетЭлиза, девушка в высшей степени решительная, которая не привыкла пускать своидела на самотек, тем более что два трепещущих кавалера уже ожидали от нееокончательного ответа в отблесках ее пламени… – Он усмехнулся, покачалголовой, будто бы любуясь следующим поворотом истории. – Вы догадываетесь,что произошло дальше? Правильно: умная и ловкая девушка поехала навеститьсестру и познакомиться с крошкой-племянницей (в ту пору моей бабке едваисполнился годик). Приехала, нагруженная подарками, гостинцами и приветами, и…исчезла из дома сестры буквально на другое утро, прихватив Корчмаря! И большеуже ее никто из родных никогда не увидел, включая и двух трепещущих женихов.Какова решимость, а?! Как представлю одинокую девушку на перроне вокзалакакого-нибудь незнакомого ей города с единственным саквояжем в руках… ей-богу,достойно восхищения!

Вися… беглянка Вися на перроне самарского вокзала, с однойлишь небольшой сумкой в руках, где спрятан украденный идол. «Она стояла одна…сирота сиротой…» И больше уже никто из родных никогда ее не… Нет, она дождаласьсмерти Тадеуша Вильковского и возникла… Для чего? Мучило то, что совершила вдень похорон своей самоубийцы-сестры? Повиниться хотела… и не решилась?Загадочная Вися – ведь ты уже не отзовешься, ты никогда не откроешь, зачем тебенадо было так поспешно убегать, кто мог преследовать тебя, кто представлялопасность для твоего ребенка?..

– Да, отчаянный шаг, одинокое решение, прыжок впустоту… – задумчиво повторил Вацлав Ратт. – Уверяю вас, это все былиопасные женщины, достойные восхищения… Впрочем, моей бабке, когда та сталаподрастать, не до восхищения было. Лет до тридцати она от страха не выходилазамуж, но в конце концов встретила моего деда, исключительно напористого,земного от пяток до волос человека – он и юристом был, и несколько обществвозглавлял, и статьи в газеты пописывал… На колдовство и прочую мистику,включая всех этих «родильных кукол», ему было глубоко плевать. И, знаете,своими уговорами он загипнотизировал провидение – то как бы уснуло, во всякомслучае, прикрыло глаза, а иначе я не могу объяснить такое везение: тридцатитрех лет от роду бабка родила единственную дочь, мою мать, – благополучнуюво всех отношениях девочку, ни в малейшей степени не похожую на техогненноволосых фурий, которых исправно поставлял Корчмарь… И больше уже бабкане рисковала. Постепенно в семье вместе со спокойной радостью воцариласьуверенность, что – пронесло, пронесло, закончился срок проклятия, беда миновалаи ушла в прошлое… Бабка всем рассказывала историю о Корчмаре, очень картинно, вподробностях, округляя глаза, повышая голос в нужных местах, при этом незабывая клясться, что все так и было на самом деле, потому что история в ееартистическом изложении припахивала, как вы правильно заметили, даже не серой,а какими-то трансильванскими вампирами или еще чем-нибудь в этом роде. Мояжена, к примеру, вообще в нее не верила. Моя жена была в высшей степени трезвымироничным человеком… А моя мама… В юности моя мать была очень хороша. Еслизахотите потом взглянуть – в моем кабинете на столе стоит ее фотография. В нейбыла такая мягкая спокойная прелесть одаренной девушки из обеспеченной семьи.Она училась в Венской консерватории по классу фортепиано, много читала, быластрастной поклонницей Шпенглера и в надежные объятия моего отца угодиласогласно благоразумному выбору. И правильно сделала: он любил ее всю жизнь, какюноша, и страшно переживал, когда… Понимаете, они поженились, едва она окончилаконсерваторию, и затем полгода ездили по Европе: Италия, Португалия, Испания…Мама даже выступала – она была совсем недурная пианистка. Словом, все былопрекрасно, безмятежно, волшебно… Мама говорила: «как по писаному». Она ждаларебенка, и они строили счастливые планы, хотя в Германии уже было нехорошо, иумные люди, доверявшие своему нюху, оформляли визы в Америку. Но вы же знаете,что такое абсолютная слепота личного счастья. Ты просто не смотришь вокруг, ты ничерта не замечаешь. Ты и твое счастье – это и есть весь безбрежный мир.

И вот у них родился мальчик… – Вацлав Ратт грустноусмехнулся. Он поднял на Петю глаза, и по влажному их, чуть виноватому взглядувидно было, что профессор изрядно набрался. – Ну, вы уже поняли: ребеноксмеялся. Он все время смеялся, пока не умер. Проклятый, давным-давно умершийкорчмарь амнистий не раздавал… Отец перерыл всю медицинскую литературу, возилмаму на консультации к светилам чуть ли не всех европейских столиц. И все светилав один голос уверяли, что она совершенно здорова и вполне может родитьнормального ребенка. Однако, несмотря на отчаянные мольбы отца еще раз попытатьсчастье больше она не решилась. Ни-ког-да.