– Не совсем, – отозвался тот. – Это лишьполдела. Правда, не уверен, сможете ли помочь в остальном.

– Вы продадите его? – нетерпеливо перебил Ратт.

Петя покачал головой:

– Не могу, даже из уважения к вашей коллекции. Онпринадлежит семье моей жены, и это лишь часть наследства. Вацлав! – Онналег грудью на стол, рискуя опрокинуть бокал или замазать маком пиджак. –Известна ли вам такая кукла: старый еврей во всем традиционном прикиде, спейсами, с огромным брюхом… в котором я и нашел вот это странное существо.

Тут случилось то, чего Петя предположить никак не мог: ВацлавРатт стукнул обоими кулаками по столу так, что пирог подпрыгнул, очки свалилисьна стол, а серебряная лопаточка вообще улетела в угол, и завопил:

– Корчма-а-арь!!! – голосом, вернее, ржаньем, вкотором слилось сразу несколько чувств: потрясение, восторг, азарт и, кажется,даже благоговейный страх. – Так он существует?! Су-щест-ву-ет?!

Вскочил, потрясая кулаками, точно собирался отмолотить Петюна славу, выбежал из кухни и забегал где-то там, по комнатам, по коридорам,топая, как выпущенный на свободу конь…

Минут через пять он вернулся. Остановился против гостя,оперся обеими руками о стол и, склонившись к Пете, прошептал:

– Красная?

– Что? – Тот в замешательстве отпрянул.

– Жена, – тем же заговорщицким шепотом уточнилпрофессор. – Жена – красная?

– Э-э… в каком смы… ну… да!

Вацлав уселся напротив и сдержанно торжествующим тономпроизнес:

– Значит, это ветвь Элизы! – И вдруг завопил: –Воры! Во-о-оры! Вот кто вы все: во-о-оры!!!

Петя обеспокоенно подобрался. Они с профессором выпили,конечно, и прилично выпили… но не до такой же степени… не до скандала же или,не дай бог, потасовки среди пирогов и гжели.

– Слушайте, Вацлав… – осторожно проговорилон. – Предлагаю взять себя в руки. Давайте успокоимся оба и… черт побери,выпьем еще по одной!

– Вам хорошо, – бормотал профессор, тренькая поободу бокала горлышком бутылки. – Вам-то хорошо, вы – алкаш, а у меняхронический…

– Я не алкаш, – возразил гость. – У меняпапаша был алкашом, а это наилучшая прививка… Не крутите, Вацлав: Корчмарь – уменя, никому я его не отдам, но имею право знать все. Романтика случайныхсвязей вашего пра-пра… и оставленные им знаки любви – это красиво, конечно. Новедь это не главное, верно? Давайте, гоните главную историю.

– Погнать бы вас к чертовой матери… – вздохнулВацлав. – Или заманить к себе с куклой да и отравить. Или там головуотрезать. Ваше счастье, что мне Корчмарь как таковой не нужен.

– Почему же?

– Да потому. – Он опрокинул в рот содержимоебокала. – Корчмарь бывает нужен в детородном, извините, возрасте. Тогда онрожает дочерей.

– Как?! – воскликнул Петя. – И вы туда же? Нучто за бред? Как это он их рожает?.. Кого это он…

– Ну да, я не слишком точно выразился. Он, скажем так… обеспечиваетрождение именно дочерей, по которым и бежит чахлый ручеек несчастногопрóклятого рода: «по камешкам, по камешкам, с пригорка на-а песо-очек…»Он залог удачи, верно? Ну! Вы же сами знаете, ведь Корчмарь-то, он – у вас?

– Ничего я не знаю! – отрывисто проговорилПетя. – Вацлав, послушайте. У меня мало времени. Часа через полтора я долженидти – у меня обратный поезд на Прагу. Я не могу надолго оставлять жену, онанездорова… Корчмарь нашелся на днях, случайно, в доме родственницы, умершейскоропостижно, и… неважно, неважно, долгая история, все лишнее! Можнопоговорить о том, что все это бред, и сказки, и суеверия, что мы – взрослыелюди, к тому же мужчины, а не бабы… Но у меня просто нет времени.Послушайте. – Петя переглотнул так, что судорожно дернулся кадык. – Уменя был сын, и он… он умер маленьким.

– Ну еще бы, – горько усмехнувшись, пробормоталпрофессор. – И родился он с так называемым «синдромом Ангельмана» или«синдромом смеющейся куклы». Есть у него еще одно, усмешливое такое название:«синдром Петрушки». Я угадал?

Петя молча откинулся к стене и сидел так, не поднимая глаз,со сведенными челюстями: серая маска, не лицо.

– Значит, угадал… – Профессор вздохнул. –Выходит, и у вашей жены тоже украли «родильную куклу»… «Вереница огненноволосыхженщин в погоне за беременным идолом», – процитировал он неизвестно чьислова; поднялся, подошел к окну и там остался стоять, всматриваясь в своеотражение и адресуя ему свои слова.

– Хорошо! Бог с вами, слушайте эту историю такой, какойона мне досталась. Знаете, так вот затертую фотографию, которую правнук обновилв фотошопе и отпечатал в современном ателье, вклеивают на первую страницусемейного альбома, как исток и корень, начало памяти рода: в размытых лицах ничерта, кроме усов и пенсне, не разберешь, зато бронзовый набалдашник прадедовойтрости блестит как новенький… Надеюсь, уложусь в ваши полтора часа. Толькоучтите: эту историю я слышал от бабушки, маминой матери, а она быланепревзойденной актрисой и большой фантазеркой. Я вообще всю жизнь считал, чтоименно она историю и придумала, исходя из ужасной семейной… наследственности,так сказать. Однако ж, видите, все оказалось реальным.

Он запустил обе руки в беспокойную копну седых кудрей инервно там поскреб, словно пытаясь откопать корешки истории, а может даже,извлечь ее ускользающий смысл. И его солидарный с ним в жестах двойник рогатинойострых локтей отразил в окне смятение профессора Ратта.

– Все оказалось до ужаса реальным… Итак, кукольник,середина XIX века, время какое – сами знаете, в исторические даты иобстоятельства не вдаемся, да они нам и без надобности: дело сугубо частное.Бродягу звали Франц, а фамилия… Странно, что фамилии в памяти семьи несохранилось. Впрочем, почему же странно? Ниточку рода тянули женщины, а женщинаизначально обречена на смену имен, так что – затерялась фамилия предка, ниточкаоборвалась. Однажды, году эдак в… сороковом, думаю, или около того, в своихскитаниях он прибыл в городок Броды – это под Лембергом, ныне Львовом. И тамприметил дочку местного корчмаря. И не только приметил, а, скажем прямо,влюбился: красавица, надо полагать, была из первейших. Влюбился онпо-настоящему, впервые в жизни, так, что ради нее готов был остаться тамнавсегда, забросить ремесло петрушечника: осесть, начать зарабатывать напропитание чем-нибудь иным, чем скабрезный балаган. Однако девушка не могла илине хотела перейти в его веру (был он онемеченный чех), а его с порога и притомкатегорически отверг ее отец, человек желчный и угрюмый. Чужих он не жаловал,да еще таких чужих, как этот – балаганщик, актеришка, трепач. Что прикажетеделать молодым? Куда деваться? Она ведь была уже беременна. И они решилидрапать как можно дальше – довольно банальный выход из сложившейся ситуации… Иони бежали… Пейте, пейте! Что вы застыли? История длинная…

Он отошел от окна, взял рюмку и разом опрокинул в рот своюпорцию виски; двумя пальцами вытянул из банки жирную черную маслину величинойчуть не со сливу и принялся обстоятельно ее обгрызать. – Вы знаете, чтодля хорошей работы почек полезно проглотить две-три маслинных косточки? Ладно,ладно, не взвивайтесь. Я не нарочно, просто на ум пришло. Рассказываю дальше…Стоит ли говорить, что беглых голубков схватили на первом же постоялом дворе всоседнем местечке: обнаружив наутро пропажу, корчмарь все понял и кинулся сжалобой к местному князьку, а тот послал за беглецами своих молодчиков с собаками…Так что девушку вернули в дом к разъяренному отцу, а вот кукольнику удалосьчудом смыться (не исключено, что его отпустили сочувствующиепреследователи, – наверняка они же накануне ржали на очередном егопредставлении: «А что там, жена, у тебя под юбкой? Ба, да это господин доктор!Что вы там лечите своей длинной и толстой трубкой – га-га-га-а-а! Трах его побашке! Убил! Давай, жена, помоги спрятать тело…»). Вацлав Ратт развернул стул иоседлал его, обняв высокую спинку.