Как в выборе войсковой старшины и разделе земель, так и в судах, наказаниях и казнях запорожские казаки руководились не писаными законами, а «стародавним обычаем, словесным правом и здравым смыслом». Писаных законов от них нельзя было ожидать прежде всего потому, что община казаков слишком мало имела за собой прошлого, чтобы выработать такие или иные законы, привести их в систему и выразить на бумаге; а затем и потому, что вся историческая жизнь запорожских казаков была наполнена почти беспрерывными войнами, не позволявшими им много останавливаться на устройстве внутренних порядков своей жизни; наконец, письменных законов запорожские казаки совсем избегали, опасаясь, чтобы они не изменили их вольностей[499]. Оттого наказания и казни у запорожских казаков больше всего касались уголовных и имущественных преступлений; это – общее правило у всех народов, стоявших и стоящих на первых ступенях общественного развития: прежде всего человеку нужно оградить свою личность и свое имущество, а потом уже думать о других, более сложных сочетаниях общественной жизни. Оттого же у запорожских казаков за такое преступление, как воровство, влекущее за собой в благоустроенном государстве штраф или лишение свободы преступника, определялась смертная казнь: «У них за едино путо или плеть вешают на дереве»[500], как пишет Григорий Грабянка. Обычай, взамен писаных законов, признавался как гарантия прочных порядков в Запорожье и русским правительством; так, императрица Екатерина II, вооружаясь против восстания гайдамаков, в своем указе 1768 года, 12 июля, повелевала «поступать с ними по всей строгости запорожских обрядов»[501].

Нельзя сказать при этом, однако, чтобы запорожские судьи, руководствовавшиеся в своей практике исключительно обычаем, дозволяли себе произвол и допускали волокиту дел: и незначительное число запорожского товарищества, и чисто народное устройство его, и полнейшая доступность всякого члена казацкой общины к высшим начальникам делали суд в Запорожье простым, скорым и правым в полном и точном смысле этих слов; обиженный и обидчик словесно излагали перед судьями сущность своего дела, словесно выслушивали решение их и тут же прекращали свои распри и недоразумения, причем перед судьями были одинаково равны – и простой казак, и значимый товарищ.

Дошедшие до нас акты, касающиеся судебных казацких дел, показывают, что у запорожцев признавались – право первого займа (jus primae occupations), право договора между товарищами, право давности владений, – последнее, впрочем, допускалось только в ничтожных размерах, и то в городах; оно касалось не пахотных земель и угодий, бывших всеобщим достоянием казаков, а небольших при домах огородов и усадебных мест; признавался обычай увещания преступников отстать от худых дел и жить в добром поведении, допускались следствия «по самой справедливости, зрелым оком» во всякое время, кроме постных дней первой седмицы; практиковались предварительные заключения преступников в войсковую тюрьму или пушкарню и пристрастный суд или пытки; наконец, дозволялась порука всего войска и духовных лиц за преступников, особенно если эти преступники выказывали себя раньше с выгодной для всего войска стороны или почему-либо нужны были ему.

Те же акты и свидетельства современников дают несколько примеров гражданского и уголовного судопроизводства у запорожских казаков. Из преступлений гражданского судопроизводства важнейшими считались дела по неправильной денежной претензии, неуплатному долгу, обоюдным ссорам, разного рода шкодам или потравам, дела по превышению определенной в Сечи нормы на продажу товаров.

Из уголовных преступлений самыми большими считались: убийство казаком товарища; побои, причиненные казаком казаку в трезвом или пьяном виде; воровство чего-либо казаком у товарища и укрывательство им краденой вещи[502]: «особливо строги были за большое воровство, за которое, ежели только двумя достоверными свидетелями в том докажутся, казнят смертию», пишет о том Корнелий Крюйс в журнале «Отечественные записки»; связь с женщиной и содомский грех ввиду обычая, запрещавшего брак сечевым казакам; обида женщине, когда казак «опорочит женщину не по пристойности», потому что подобное преступление «к обесславлению всего войска запорожского простирается»[503]; дерзость против начальства, особенно в отношении чиновных людей русского правительства[504]; насилие в самом Запорожье или в христианских селеньях, когда казак отнимал у товарища лошадь, скот и имущество; дезертирство, то есть самовольная отлучка казака под разными предлогами в степь во время похода против неприятеля; гайдамачество, то есть воровство лошадей, скота и имущества у мирных поселенцев украинских, польских и татарских областей и проезжавших по запорожским степям купцов и путешественников; привод в Сечь женщины, не исключая матери, сестры или дочери; пьянство во время походов на неприятеля, всегда считавшееся у казаков уголовным преступлением и ведшее за собой строжайшее наказание[505].

Строгие законы, по замечанию Всеволода Коховского, объясняются в Запорожье тремя причинами: во-первых, тем, что туда приходили люди сомнительной нравственности; во-вторых, тем, что войско жило без женщин и не пользовалось смягчающим влиянием их на нравы; в-третьих, тем, что казаки вели постоянную войну и потому нуждались для поддержания порядка в войске в особо строгих законах[506].

Судьями у запорожских казаков была вся войсковая старшина[507], то есть кошевой атаман, собственно судья, писарь, войсковой есаул, довбыш, паланочный полковник и иногда весь Кош. Кошевой атаман считался высшим судьей, потому что он имел верховную власть над всем запорожским войском[508]; решение суда Кошем иногда сообщалось особой бумагой, на которой писалось: «От повеления господина кошевого атамана такого-то, войсковой писарь такой-то»; войсковой судья только разбирал дела, давал советы ссорившимся сторонам, но не утверждал своих определений; войсковой писарь иногда излагал приговор старшины на раде; иногда извещал осужденных, особенно когда дело касалось лиц, живших не в самой Сечи, а в паланках, отдаленных от Сечи округах или станах; войсковой есаул выполнял роль следователя, исполнителя приговоров, полицейского чиновника: он рассматривал на месте жалобы, следил за исполнением приговоров атамана и всего Коша, преследовал вооруженной рукой разбойников, воров и грабителей; войсковой довбыш был помощником есаула и приставом при экзекуциях, тем, что называлось в Западной Европе prevot; он читал определения старшины и всего войска публично на месте казни или на войсковой раде; куренные атаманы, весьма часто выполнявшие роль судей в среде казаков собственных куреней, при куренях имели такую силу, что могли разбирать тяжбу между спорившими сторонами и телесно наказывать виновного в каком-либо проступке[509]; наконец, паланочный полковник, с его помощниками – писарем и есаулом, живший вдали от Сечи, заведовавший пограничными разъездами и управлявший сидевшими в степи в особых хуторах и слободах казаками[510], во многих случаях, за отсутствием сечевой старшины, в своем ведомстве также выполнял роль судьи.