Счастливое петербургское детство вспоминалось чередойпраздников – таких, как тот домашний маскарад, где она была одета пажом.Рождество, несуровая зима, скрип санных полозьев, отцовская шуба с седымибобрами, шоколад от Жоржа Бормана, сползающая змейкой золотистая мандариноваякожура, лимонная кожура чудесных эрмитажных голландцев, голубыевасилеостровские линии, Бестужевские курсы, горячие разговоры о будущем – своембудущем и будущем России, несуровая петербургская зима, чайная на углу Среднегои Седьмой линии, пара чая – маленький яркий чайник с заваркой на большомчайнике с кипятком, и так славно греть об них руки, горячие бублики, веселыймичман с прозрачными серыми глазами, несуровая зима, скрип санных полозьев,запрокинутое счастливое лицо…

Мичмана звали Володей. Он стал лейтенантом флота, они былипомолвлены, началась русско-японская война… Письма шли очень медленно, газетыстрашно было открывать. Лейтенант Владимир Ланской погиб в бою при Цусиме,океанские воды сомкнулись над его телом, а письма от него долго еще приходили вПетербург…

Лида замкнулась, ушла в себя. Годы проходили, она отказаласьот мысли о замужестве, зато привязалась к своим племянникам, детям братаВанечки. Занималась с ними языками, музыкой – она хорошо играла на фортепьяно…

Потом началась война. Лидия Антоновна вязала носки длясолдат, собирала посылки, ухаживала за ранеными в госпитале святой Елизаветы.Хотела было пойти в сестры милосердия, но не смогла расстаться с племянниками,слишком была привязана к ним. Потом одна за другой случились две революции, инормальная жизнь кончилась.

Ванечку убили на улице пьяные дезертиры. Те самые солдаты,для которых она вязала носки и собирала посылки с теплыми вещами, галетами ишоколадом. Они просто разорвали его, как дикие звери, за то, что у него былихорошее пальто и чистый белый воротничок.

Увидев то, что от него осталось, Лидия Антоновна хотелаумереть, но потом поняла, что не имеет на это права: она должна была спастиЛику, свою невестку, и племянников. Ванечка всегда повторял: «Лика неприспособленак жизни», и Лика поверила в это. Оставшись без мужа, она совершеннорастерялась, завела знакомство с какими-то странными людьми, то ли теософами,то ли анархистами. Лидия Антоновна быстро взяла управление на себя, собралачто-то из вещей и повезла всех на Украину – Лику, племянников, горничную Настюи кухарку Федосью. Поезд был набит битком, чьи-то ноги свисали с третьей полки,кто-то спал под скамьей. Но через несколько часов поезд остановился, и пришлосьпересаживаться на другой, еще более набитый. Племянник Юрочка, младший, спал вовремя пересадки, его пришлось нести, и чемоданы тоже. Лика, наконец, сумелазабыть, что она совершенно не приспособлена к жизни, и помогала как могла.Настя тоже вела себя прилично, а Федосья принципиально отказывалась что-нибудьнести, повторяя: «Что я вам, ломовиком нанялася?»

Однако при следующей пересадке, в еще более набитый поезд,она все-таки взяла один чемодан… Правда, после этого ни Федосьи, ни чемоданаЛидия Антоновна больше не видела.

На одной из станций Лидия Антоновна пошла за кипятком. Сойдяс перрона, торопливо шла среди грязной озлобленной толпы, завернула за угол ивдруг столкнулась нос к носу с огромным небритым мужиком, в котором узналапетербургского дворника из Ванечкиного дома – Селивана. Увидев знакомое лицо,она глупо обрадовалась, окликнула Селивана и спросила его про кипяток. Селиванвдруг нехорошо заулыбался и пошел на нее, хриплым злорадным голосом говоря:

– Кипяточку тебе, барыня Лидия Антоновна? Отпила тысвой кипяточек! Убегаешь, барыня? Далеко-то не убегешь! Попили нашейкровушки-то, да вышло время, теперича наш черед! Под поезд тебя, барынька,надобно спущать, под самые колеса!

Лидия Антоновна хотела спросить Селивана, когда же это онапила его кровь, – тогда ли, когда дарила его детям сласти к Пасхе и кРождеству, или тогда, когда помогла отстоять от призыва хворого Прошку,старшего Селиванова сына… Но слова застряли в горле, и она только в ужасеотступала перед этим надвигающимся на нее грязным и небритым воплощениемнародного гнева… А потом она потеряла сознание от страха, голода и усталости ирухнула как подкошенная на грязный пол.

Придя в себя от холода, она увидела рядом какую-тосердобольную старуху, которая помогла ей подняться и доковылять до перрона. Завремя ее беспамятства поезд с родными ушел, обморок оказался первым знакомначавшегося у нее сыпного тифа. Та же старуха кое-как доволокла ее, больную, досвоей лачуги, не дала умереть. Выздоровев, Лидия Антоновна пробралась наУкраину в поисках своих. Много позже, в Одессе, ей удалось найти одну толькоНастю. Грубо накрашенная, вульгарно одетая, девушка проводила свои дни средифранцузских моряков. Увидев Лидию Антоновну, она горько разрыдалась.Рассказала, как чудом прорвались они на юг, как едва не расстрелял Ликустрашный комиссар на пограничной станции, как напали на поезд какие-то бандитыи тут уже окончательно потеряла она «барыню Елену Андреевну с мальчиками».

Лидия Антоновна повсюду искала Лику с племянниками, но следыих затерялись. Кто-то говорил ей, будто видели их на пароходе, уходившем вдевятнадцатом году из Одессы в Константинополь, кто-то, пряча глаза,рассказывал, что погибли они во время махновского налета на Екатеринослав…

Лидия Антоновна ничему не верила, но поплыла на пароходе вКонстантинополь в слабой надежде встретить там своих. Здесь пригодилось ейумение играть на фортепьяно, только уроками она и жила. Здесь же вместоневестки и племянников снова повстречала она Настю, и добрая девушка помогла сработой… Но о Елене Андреевне и ее детях никто ничего не знал.

Лишь взмах платка и лишь ответный взмах.

Басовое взывание сирены. И вот корма.

И за кормой – тесьма

Клубящейся, все уносящей пены.

Сегодня мили и десятки миль,

А завтра сотни, тысячи – завеса.

И я печаль свою переломил,

Как лезвие. У самого эфеса.

А. Несмелов

Перед синематографом «Парадиз» курил молодой турок. Взглянувна подошедших, он печально вздохнул и отвел глаза. Горецкий со спутниками вошлив темный зал. Навстречу посетителям вышел сутулый старик-билетер, собираясьпроводить их на свободные места. Керим вполголоса затараторил по-турецки.Горецкий сунул в протянутую ладонь старика тускло сверкнувшую монету, и тот,пробормотав слова благодарности, отступил во мрак.

Борис, пригнувшись, чтобы не мешать зрителям, двинулся понаправлению к экрану, на котором темноглазая дива, заламывая руки, клялась влюбви усатому господину в генеральском мундире несуществующей армии.

Тапер с невыносимым темпераментом терзал полуживоефортепьяно. Подойдя к музыканту почти вплотную, Борис увидел в темноте заластриженый мужской затылок, белый стоячий воротничок над воротом потертогосюртука и вернулся назад, вполголоса бросив Горецкому: