Тем не менее русские сумели удержать захваченные редуты; Реглан приказал лорду Лукану, командующему кавалерией, «немедленно отправить ее туда, чтобы помешать врагу унести с собой оружие».

Но Лукан понял приказ неправильно; он решил, что командир велел ему атаковать русские орудия, установленные в Северной аллее, позади прохода, – это было крайне опасное задание, поскольку атакующие всадники попадали под огонь орудий, «расположенных справа, слева и перед ними». Тем не менее он велел своему зятю, лорду Кардигану, командиру бригады легкой кавалерии, его выполнить.

Кардиган был формалистом; он всегда выполнял полученные приказы буквально; не вмешивался, когда сражалась бригада тяжелой кавалерии, поскольку получил приказ атаковать русских. Теперь, хорошо понимая, что «что-то пошло не так», он бросился во главе шести сотен своих кавалеристов «в долину смерти». По обе стороны этой долины располагались русские батареи, а также Федюхины высоты; в конце стояла батарея, которая вела продольный огонь.

Бригада Кардигана или то, что от нее осталось после этой смертельной скачки, бросилась прямо в зубы этой батареи, захватила ее и вернулась, когда опасность уже уменьшилась, благодаря успешной рыцарской атаке африканских кавалеристов, которые заставили замолчать орудия Федюхинской батареи. Из 673 английских всадников погибло 113, 134 было ранено, а у 475 погибли кони.

Командующий бригадой охарактеризовал этот акт героизма, вызванный неправильно понятым приказом, как «сумасшедшую выходку». Однако генерал Боске дал ей другую оценку, произнеся фразу, ставшую классической: «C’est magni figue, maisce ne’est pas la guerre: c’est de la folie» («Это было великолепно, но это не война, это безумие»).

Несмотря на два этих подвига, бой не стал решающим. Русские сохранили за собой захваченные редуты, и боевой дух защитников Севастополя сильно вырос.

Через одиннадцать дней произошла третья и последняя битва этой войны, в которой участвовали англичане.

Руины того, что когда-то называлось «величественной крепостью» Инкерман, построенной греками, располагались немного восточнее осажденного города.

Это название обессмертило сражение за высоты, расположенные неподалеку от Инкермана, где 24 октября (5 ноября) Панфадер и другие войска (всего 16 тысяч) несколько часов удерживали покрытые туманом британские позиции против русских отрядов, значительно превосходивших его по силе (37 тысяч). Английские офицеры и солдаты сражались с русскими один на один[63], как во времена Гомера, пока наконец не подошли французы, которые помогли отбросить русских[64].

Но теперь на армии союзников обрушился более страшный враг, чем русские, хотя англичан и французов было наполовину больше, чем осажденных. 2 (14) ноября двадцать одно судно, нагруженное припасами для британской армии, уничтожила сильная буря; ветер разорвал в клочья их палатки и палаточные госпитали, а жестокая метель дала солдатам почувствовать, что их ждет зимой.

На продуваемых ветром низинах гибли лошади и солдаты; британцы, из-за беспечности военного министерства, страдали гораздо сильнее, чем лучше организованная и более опытная французская армия. Ряды солдат косили холера и другие болезни; за семь месяцев от одних только болезней скончалось 10 053 человека.

Ужасные условия, в которых оказались экспедиционные силы, описал Рассел, военный корреспондент «Таймс», статьи которого вызвали у людей глубокое возмущение против властей. А когда эта газета назвала британскую систему «огромным надувательством» и предрекла «уничтожение британской армии», гнев публики вырвался наружу.

В 1855 году, как только парламент собрался на очередную сессию, Рёбек заявил о создании следственной комиссии; но еще до того, как она приступила к работе, лорд Дж. Рассел подал в отставку. Большинством голосов парламент избавился от кабинета Абердина; премьер-министром стал Пальмерстон, а лорд Пенмур – военным министром. Британский народ радовался, что главой правительства стал сильный человек, знавший, что надо делать, вместо государственного деятеля, который на посту премьера погубил свою репутацию.

Пальмерстон, которому всегда везло, сильно выиграл от перемен, которые уже охватили место боев. От крошечного порта Балаклава были проведены грунтовая и железная дороги, которые помогли быстрее доставлять военные грузы под Севастополь; в лице Флоренс Найтингейл[65] «ангел жизни» сражался и почти победил «ангела смерти», и биение его крыльев слышалось в госпиталях Скутари.

А тем временем дипломаты делали все, чтобы завершить войну. После битвы при Инкермане царь велел князю Горчакову обсудить вопрос о мире на принципах, известных под названием «четыре пункта», выдвинутых Великобританией, Францией и Австрией. Согласно этим пунктам, Россия должна была отказаться от протектората над Молдовой и Валахией, а великие державы должны были дать коллективные гарантии всем трем Дунайским княжествам и обеспечить свободу навигации по Дунаю. Должен был быть пересмотрен договор от 13 июля 1841 года, дававший России господство на Черном море. Россия должна была отказаться от покровительства представителей всех православных подданных султана.

Австрия 2 декабря заключила договор с двумя западными державами на тот случай, если русский царь откажется принять эти пункты, и опасение, что она предпримет военную интервенцию, заставило царя согласиться принять участие в Венской конференции. Но еще до ее начала Николая I уже не было в живых.

«Россия, – хвастался он, – имеет двух генералов, на которых она может положиться: это генерал Январь и генерал Февраль». На одной из самых удачных карикатур, опубликованных «Панчем», был изображен «Генерал Февраль, оказавшийся предателем», на рисунке он наложил свою руку на гордого самодержца. Известие о том, что презираемые им турки в феврале отбили русский штурм Евпатории[66], вызвало у царя обострение болезни, и 2 марта он умер, передав войну и мирные переговоры в наследство своему сыну, Александру II.