маски, был слишком близким, слишком недавним, чтобы от него отрешиться, как жжение свежей ссадины у меня на коже.

Я:

Твой ветер нам добра не принесет;

Весь ужин съели, явимся мы поздно.

Джеймс обратил лицо к небу, сощурился на стеклянную пирамиду, которая казалась такой далекой, ища в потоке света от люстр тайну, дальнее мерцание звезды. Я вспомнил, как в ночь вечеринки мы стояли вместе в саду, вглядываясь в небо через неровный прогал в кронах деревьев. Наше последнее уединенное невинное мгновение; спокойствие, предваряющее удары и валы бури.

Джеймс:

Боюсь, что рано: мне смущает ум

То, что пока подвешено меж звезд

И горький свой отсчет начнет сегодня,

С веселья этой ночи, чтоб окончить

Оговоренный срок презренной жизни,

Что у меня в груди заключена —

Изымет всё безвременная смерть.

Он помолчал, глядя вверх с мягким удивлением, в его глазах голубыми каплями стояла печаль. Потом он вздохнул и с улыбкой покачал головой.

Джеймс:

Но Тот, кто мною правит на пути,

Поставь мне паруса! Вперед, гуляки.

Я почти забыл, где мы – и даже кто мы, – но тут снова заиграл оркестр, и реальность спешно вернулась. Новый парящий вальс наполнил атриум, вдохнул жизнь в зрителей, умолкших во время предыдущей сцены. Внезапно бал у Капулетти оказался в самом разгаре.

Александр ухватил ближайшую девушку и силой потащил ее танцевать. Из импровизированных кулис появились другие актеры, сделавшие то же самое, – они выбирали случайных партнеров, заставляя остальных гостей встать ближе друг к другу. Вскоре зал закружился вихрем, удивительно изящно, учитывая количество пар. Я нашел партнершу, ту, что стояла у моего плеча, – она ничем не отличалась от других девушек, кроме черной ленты на шее, – и поклонился ей перед танцем. Мы поворачивали, вращались, меняли место, но мое внимание все время блуждало. Краем глаза я увидел Филиппу в черной с серебром и пурпуром маске; она тоже была одета по-мужски, танцевала с другой девушкой, и я задумался, не Парис ли она. Повернув, я снова потерял ее из виду. Я искал Джеймса, искал Мередит, но не мог их найти.

Мелодия (по-моему) слишком затянулась. Когда она кончилась, я опять поспешно поклонился и сбежал, направившись прямиком к лестнице на балкон. Там было тихо и совсем темно. Несколько парочек уединились и теперь, сняв маски, сливались губами, прижимаясь к стенам. Снова заиграла музыка, на этот раз медленнее. Свет потускнел, сделался синим, остался только яркий белый круг, в котором в одиночестве стоял Джеймс. Когда луч упал на него, окружавшие его танцоры отступили и умолкли.

Джеймс: Кто эта дама? Ей украшен тот,

Кто руку подал ей.

Зрители обернулись посмотреть, на что он уставился. Там, бледная и неосязаемая, точно призрак, стояла Рен. Ее глаза обрамляла бело-голубая маска, но не узнать ее было невозможно. Мои пальцы вцепились в край балюстрады; я перевесился вперед, так далеко, как только мог, не рискуя упасть.

Джеймс:

Любило сердце прежде? Что за вздор!

Я красоты не видел до сих пор.

Снова зазвучала музыка. Рен и ее заемный партнер медленно закружились на месте и разыграли пантомиму прощания. Ноги Джеймса поднесли его ближе к Рен, он не сводил с нее глаз, точно боялся, что она просто исчезнет, если он потеряет ее из виду. Подойдя ближе, он взял ее за руку, и она обернулась посмотреть, кто к ней прикоснулся.

Джеймс:

Когда я осквернил рукою грубой

Алтарь святой, то мы его спасем:

Паломники краснеющие, губы

Загладят поцелуем нежным всё.

Он склонил голову и поцеловал ее ладонь. Когда Рен заговорила, его волосы затрепетали под ее дыханием.

Рен:

Паломник милый, руку, может статься,

Вините зря, и вера в ней тверда.

Есть руки у святых, чтоб их касаться,

С мольбой благочестиво припадать.

Посреди ее речи они вдвоем пришли в движение, стали медленно, рука об руку, поворачиваться. Помедлили, сменили руки, двинулись в обратном направлении.

Джеймс: Есть губы у святых и тех, кто молит?

Рен: Даны, паломник, для молитв они.

Джеймс:

Тогда, святая, за рукой позволь им

Последовать – чтоб веру сохранить.

Они не двигались. Пальцы Джеймса скользнули по ее щеке; он поднял ее лицо к себе и поцеловал ее, так мягко, что она, возможно, даже не ощутила этого.

Джеймс: Вот с губ моих весь грех твоими снят.

Рен: Тогда мои, забрав его, грешны.

Джеймс:

Твои грешны? Нет слаще для меня

Проступка. Грех верни.

Он снова поцеловал ее, на этот раз долго и медленно. Мое лицо под маской было горячим и липким, живот выворачивало наизнанку, он болел, как открытая рана. Я тяжело повис на балюстраде, сотрясаясь под весом двух параллельных правд, на которые до сих пор умудрялся не обращать внимания: Джеймс был влюблен в Рен, а я неистово, слепо ревновал.

Акт 4

Пролог

– Он короче, чем мне помнилось, – говорю я Колборну, когда мы стоим на причале, глядя на воду. – Тогда казалось, что он тянется на мили.

За беседой мы прошли через лес на южный берег озера. Колборн слушает с неизменным терпением, взвешивая и оценивая каждое слово. Я поворачиваюсь к нему и спрашиваю:

– Сюда теперь вообще не позволяют заходить?

– Ребятишек не удержишь, но, когда они понимают, что это просто причал и смотреть тут не на что, интерес пропадает. Проблема посерьезнее – то, что народ крадет все, что связано с тобой.

Мне это в голову не могло прийти, поэтому я вытаращиваюсь на Колборна:

– Например, что?

Он пожимает плечами:

– Старые книги, части костюмов, фотографию вашего курса из холла за театром. Ее мы вернули, но кто-то успел соскрести твое лицо. – Он замечает мою растерянность и добавляет: – Все не так плохо. Мне по-прежнему пишут, пытаясь убедить, что ты невиновен.

– Да, – говорю я. – Мне тоже.

– И как, убедили?

– Нет. Мне лучше знать.

Я иду к краю причала, Колборн следует за мной на шаг позади. Я знаю, что должен ему новое окончание нашей старой истории, но мне неожиданно трудно продолжить. До Рождества мы