— Отрядаш кюгал дал мнла ву дещь? (Кто командует отрядом?) — заметно было, что старейшина всё понимает, но говорит на своём, чтобы отмежеваться от чужаков.

— Кто командует отрядом? — перевёл Баран Сараев вопрос старого разбойника, который, как всегда, смотрел в корень.

— Сверчок, — не стал лукавить Щавель. О местонахождении сотника Литвина разведка вехобитов уже могла донести.

— Десятник Сверчок сидит сейчас в Первитино, — расхохотался Баран Сараев, и борода его заколыхалась на пузе. — Весь отряд его там. А тебя я знаю, командир Щавель. Люди рассказывают, что ты учинил по пути из Новгорода.

— Ца ву и? (Так он один?) — проскрипел старец.

— Ца (Один), — ответил Баран.

И тогда старик засмеялся.

* * *

Внутри сарая была глубокая яма, накрытая деревянной решёткой, и Щавеля посадили туда, спустив лестницу. С Жёлудем не церемонились. На вбитый под крышу костыль накинули верёвку и подтянули за связанные за спиной руки так, чтобы парень держался на цыпочках, если не хотел порвать плечевые жилы. Одобрительно гогоча и гыркая, вехобиты заперли тюрьму, выставив охрану из спартанских мальчиков.

Полчаса парень держался, потом ноги устали, он начал ёрзать на носках, причиняя себе нестерпимую боль, и, наконец, застонал.

— Терпи, сынок, — глухо прозвучал из ямы голос Щавеля. — Не давай зверям радоваться.

— Что у них за аттракцион? — Жёлудь пробовал перенести вес чуть ниже к пятке, чтобы дать отдохнуть ногам, но суставы выворачивались, а перед глазами плыли цветные круги. — Где у них мера есть?

— Нет у них меры, кроме как для своих. Им все вокруг чужие, а мы дали себя поймать.

— Ветер дул в лицо, — прохрипел Жёлудь. — Я не учуял.

— Не винись, я тоже не услышал. Вехобиты лесные люди, как мы.

— Какие они люди… — эльфийское воспитание дало трещину.

— Тоже верно, — согласился Щавель.

Помолчав, он продолжил, чтобы не терять контакт с сыном:

— Слышишь меня?

— Слышу, батя.

— Помнишь, я натаскивал тебя бегать по песку и в воде удары бить? Вехобиты своих сызмальства гоняют по болотам и учат борьбе. Только не как у нас, с перерывом на науки, а всё время. Дети вырастают тупыми, но проворными и покорными воле старших. Спартанец, как Михан от отца, не уйдёт счастья на стороне искать, а будет служить здесь до самой смерти. У них здесь, в Спарте, питомник боевиков. В прочих местах не сложилось. Так что не винись, что нас сцапали, как котят, это Спарта.

Когда боль в плечах стала нестерпимой, пятки коснулись пола и в голове застучали молоточки. Жёлудь уже не слышал, что говорит ему отец, а усилием воли пытался разогнать серую пелену, боясь потерять сознание и упасть. В оконцовке ему сделалось даже не боязно искалечиться. Боль притупилась, но держаться парень стал на одном лишь нежелании выказать слабость и тем потешить вехобитов. Нежелание перерастало в упорство, из упорства проросла ярость. Жёлудь скрипел зубами и сжимал все свои чувства в точку, как сосредотачивался, целясь в мишень, только теперь противодействие было туже любого лука, заряд собрался посильнее стрелы, и цель оказалась совсем крошечной, но жизненно важной. Он не заметил, как отворилась дверь, но в тюрьме почему-то стало светлее. Точка выявила свою уязвимость, и возникло чёткое понимание, что не промахнулся. Пол закачался и приблизился. Его куда-то поволокли. Перед глазами разверзлась темнота, и в эту темноту Жёлудя сунули вниз головой, что-то прокричав ликующее напоследок. Земля плашмя ударила по спине и вышибла весь воздух. Жёлудь лишился чувств.

Жёлудь кувырнулся через голову и плюхнулся на лопатки. Щавель обмер. Ему показалось, будто парень сломал шею, но треска не было. Пол сотрясся, взлетел сор, вехобиты наверху загомонили.

Когда в яму сбросили тело сына, Щавель подумал, что теперь из тюрьмы выхода нет. Закопают, как рэпера в колодце, присыплют пол сарайчика землёй и сложат в него дрова. Кто найдёт? Никто здесь искать не станет. Это прямое и чёткое, как рельса, рассуждение пролегло в голове старого лучника с быстротою выпущенной стрелы.

Жёлудь упал как мешок и не шевелился. Решётку опустили. Прежде чем закрыли дверь и в яме стало совсем темно, Щавель бросился к нему, приложил ухо к груди. Сердце билось. Лёгкие с хрипением засосали воздух.

«Живой! Значит, не закопают!» — Он перекатил парня на живот, зубами и ногтями впился в узлы. Торопливо ощупал руки. Всё цело. Жёлудь застонал.

— Это я, сынок, — прошептал Щавель, усаживая его возле стены. На полу слежался толстый слой опилок и гнилого сена, он пружинил, но нагрести кучу из этой подстилки уже не удавалось.

— Убью, — промычал Жёлудь первое, что возникло в голове, должно быть, самое сокровенное.

«Обязательно, — подумал Щавель. — По моей команде».

Вехобиты явились в сумерках. Отодвинули решётку, опустили корявую лестницу с примотанными лыком перекладинами. Глядя, как по ним карабкается Жёлудь, старый лучник окончательно уверился, что звери если и отпили здоровья, то некритично.

На площади ждал запряжённый в новую телегу крепкий гнедой мерин. Переступал копытами в нетерпении, хотел пустить в ход нерастраченные силы. Пленникам связали за спиной руки, на сей раз только кисти, сделав поправку на смирное поведение. Усадили на сено. Возница и его спутник с луком и колчаном за спиной повели воз. Из проулка выехали на холёных лошадях Баран Сараев с двумя разбойниками. За поясом у болотного командира был заткнут кремнёвый пистоль, из-за плеча его пособника торчал гранёный ствол фитильного ружья, а третий вехобит вёз лук в седельном налуче.

— Как живёшь, командир? — окликнул Баран Сараев. — Хотел весточку передать Ушату Помоеву? Вот сам и обскажешь ему лицом к лицу. Ещё с тобой наверняка захочет поговорить о дружбе народов Угар Устоев. Ты не сомневайся, боярин, мы тебе покажем настоящее гостеприимство, а твоего сына ждёт особый уют.

При этом разбойники так заухмылялись, что стало ясно — вожак не врёт. Будет всё, что может представить человеческий ум, и даже больше, на что способна только фантазия звериная. Вехобитов распирала прямо детская радость. Ещё ни одному бандиту не удавалось так легко и небрежно, как спелую ягоду с куста сорвать, повязать новгородского боярина. За это им будет до конца дней почёт и уважуха, а дети будут рассказывать о подвиге отцов своим внукам.

Дорога пошла в гору. Колёса стали вязнуть в песке, сырой ольшаник сменился реденьким сосняком, справа совсем прозрачным. Оттуда потянуло сыростью. «Река», — догадался Щавель. Вехобиты слезли с телеги и молча брели каждый со своей стороны, придерживаясь за оглоблю. Разбойники скопились впереди и что-то обсуждали, перебрасываясь лаконичными репликами.

Телега взошла на пригорок.

— Бежим, — приказал командир.

Щавель соскочил с телеги, ринулся к обрыву, упал на спину, перекинул связанные руки через ноги — вперёд, вскочил, прыгнул на склон и, набирая скорость, вбежал в реку.