Учитывая обстоятельства, он без особого воодушевления встретил приказ короля Эдуарда углубиться на занятую мятежниками территорию во главе разведывательного отряда, что должно было стать прелюдией к запланированному на лето вторжению. Хотя уже наступил март, зима не собиралась сдаваться и в воздухе еще не пахло весной. Его отряд находился не далее чем в одном дне пути от английского гарнизона в Эдинбурге, но с таким же успехом они могли оказаться в потустороннем мире, не встречая признаков жизни на дороге. Так что им оставалось утешаться лишь тем, что еще две роты, составлявшие костяк разведывательного отряда, отстали от них всего на несколько миль.

Вместе с Сигрейвом в путь отправились еще три королевских чиновника. Их сопровождали шестьдесят рыцарей, копыта коней которых вязли в мокром снегу. Лошади, помимо кольчужных попон, несли на себе еще и рыцарей в полном вооружении, так что им приходилось несладко. Баннереты[37]держали в руках штандарты — самым большим из них было черное знамя самого Сигрейва с серебряным львом — и те трепетали на ветру, в котором еще ощущалось снежное дыхание зимы. За рыцарями ехали оруженосцы, а замыкали колонну две сотни пехотинцев и небольшой отряд лучников. Воздух над ними превратился в ядреную смесь запахов металла, пота, кожи и конского навоза.

Колокольчикам на уздечках боевых скакунов вторил скрип кольчуг и деревянных седел, а также глухое чавканье снега под копытами и топот ног. Перед покрасневшими от холода лицами клубился пар от дыхания. Рядом с хозяевами трусили собаки, высунув языки, а последними катились шесть фургонов, которые медленно тащили быки. Возницы подгоняли животных ударами хлыстов, хотя дорога и так шла под уклон меж двух невысоких холмов.

Разговоры, и без того негромкие, стихли окончательно, когда на них надвинулся Лес, темной тучей разлегшийся на горизонте в обе стороны, насколько хватало глаз. От него веяло опасностью. Где-то в самой его глубине притаилось логово, устроенное Уильямом Уоллесом еще в самом начале мятежа, но его точное местонахождение по-прежнему оставалось тайной за семью печатями. На протяжении последних шести лет повстанцы использовали его в качестве убежища, тренировочного лагеря и склада, где хранили припасы и награбленное имущество. Они частенько выныривали из-под зеленого лесного покрова, нападая на занятые англичанами замки, перерезая пути подвоза продовольствия и снаряжения, и даже вторгались на территорию Англии. Со временем его стали называть не иначе как колыбелью смуты.

Сигрейв не имел ни малейшего намерения далеко забираться в чащобу, где полдень превращался в полночь, где можно было заблудиться в мгновение ока, где путника подстерегали реки с каменистым дном и скрытые узкие ущелья и где деревья росли так густо, что между ними нельзя было проехать на лошади. Вместо этого он со своим отрядом собирался лишь обогнуть Лес по самой кромке, чтобы наметить удобные пути для планируемого марша королевской армии на север.

И вдруг вокруг него раздались тревожные крики. Уголком глаза Сигрейв уловил какое-то движение. Он отыскал взглядом вершину холма слева. Там появилась группа всадников. Он мысленно произвел быстрый подсчет: сотни три, может, даже больше. Они ненадолго задержались на вершине, так что их черные силуэты выделялись на фоне неба, а потом громыхающей лавиной устремились вниз, прямо к его отряду.

Снежная пыль летела из-под копыт. Сигрейв взревел, отдавая распоряжения, но голос его потонул в воинственных воплях, прокатившихся по долине. Крики звучали нечленораздельно, но английскому лорду-наместнику и его рыцарям — которые сейчас поворачивали коней — достаточно было и баннеров, развевавшихся над головами нападающих, чтобы понять, кто они такие. Одно из знамен, в самом центре, воздетое, словно кулак, было украшено тремя снопами пшеницы — герб Джона Комина, хранителя Шотландии.

Отдав приказы оруженосцам и пехотинцам, Сигрейв резким щелчком опустил забрало своего шлема и выхватил клинок из ножен. Вонзив шпоры в бока своего коня, он заставил его перепрыгнуть через сугробы на обочине и погнал по целине навстречу врагу. Его люди последовали за ним. Вслед за рыцарями и оруженосцами устремились и пехотинцы, двигаясь по пояс в снегу, держа над головой фальшионы и обитые железом булавы. Собак, натягивающих поводки и надрывающихся от лая, спустили на врага, и те помчались вперед.

На дороге возницы остановили фургоны с припасами и стали со страхом наблюдать за тем, что будет дальше. Группа лучников взобралась на откос. Натянув свои длинные луки, они наложили стрелы, выхватив их из колчанов на поясе, и взяли прицел. У них оставалось всего несколько секунд, чтобы их товарищи не попали под обстрел. Два залпа последовали почти одновременно. Одна стрела угодила лошади в шею, отчего та вместе с седоком на полном скаку грянулась о землю, подняв фонтан снега. Оба — и конь, и всадник — исчезли под копытами тех, кто мчался следом. Остальные стрелы отскакивали от шлемов или застревали в гамбезонах. Рухнули еще две лошади, одна встала на дыбы и опрокинулась на соседнюю после того, как стрела пронзила ей глаз. Лучники вновь подняли луки, но тут же опустили их. Два отряда сблизились уже почти вплотную.

Сигрейв скакал в первом ряду, когда рысь перешла в галоп. Он внутренне подобрался, готовясь к столкновению, и стиснул зубы, замахиваясь мечом, чтобы нанести первый удар. Вокруг него рыцари склонялись к шеям коней, поднимая щиты и клинки. Мчащийся на них враг сделал то же самое.

Грохот столкновения был ужасающим — железо встретилось с железом, деревом и сталью. Некоторые всадники вылетели из седел и скатились в снег по крупам своих коней. Другие полетели вперед через головы скакунов, когда те упали на передние ноги под жестокими ударами мечей, разрубающими плоть и раскалывающими кости. Лязг, с которым клинки врезались в шлемы, сменился скрежетом и хрустом, когда два войска сошлись врукопашную. Мечи сталкивались в морозном воздухе, высекая искры. Бойцы разразились яростными криками, тонувшими в лязге раскалывающихся доспехов, и тела превращались в кровавое месиво. Люди издавали звериные вопли, когда им вспарывали внутренности и отрубали руки и ноги.

Одна из собак, спущенных с поводка английскими пехотинцами, прыгнула на скотта, вылетевшего из седла и потерявшего свой меч. Он покачнулся и попятился назад, когда она вцепилась ему в руку. Но наручи защитили его от укуса. Выхватив из-за пояса короткий кинжал, он всадил его псу в брюхо, пробив ему кишки. Оставив животное корчиться на снегу, заливая его кровью, скотт развернулся навстречу пехотинцу, который уже занес свой фальшион. Удар раскроил ему череп, и он мешком осел на землю. Совсем рядом двое пехотинцев стащили с седла еще одного шотландского рыцаря, и тот с криком растянулся на снегу под ударами их мечей. Но на месте каждого погибшего скотта вырастали двое живых.

Сэр Джон Сигрейв сражался отчаянно. От его черной накидки с серебряным львом остались одни клочья, кольчуга порвалась во многих местах, и оттуда торчала войлочная набивка его гамбезона. Под шлемом по лицу его ручьями тек пот, когда он острием клинка пронзил шею скотту, которого только что опрокинул на снег. Меч с каждой секундой становился все тяжелее. Он знал, что совсем скоро тупая боль сменится яростным жжением и руки откажутся служить ему.