— Звучит неплохо, — заявил он, когда человек закончил свою речь. — Но у меня есть ряд условий.

— У тебя не может быть никаких условий.

Дайхиро склонил голову набок и лукаво подмигнул:

— Еще как может, господин хороший. Это ты ко мне пришел — запугивать, убеждать. Видать, я тебе сильно нужен, а? Ладно уж, я принесу клятву, буду служить. Но и ты, будь другом, послушай, чего я хочу. Кстати, как тебя звать-то?

— Такеши Кудо.

— У-у-у… никогда раньше о тебе не слышал. Я-то думал, ты — какая-то известная шишка. Так вот: я хочу оклад в три золотых рё в месяц, собственный дом в центре, два свободных дня в неделю, новое кимоно…

Список желаемых ёкаем благ все рос и рос, но человек не торопился прерывать оборотня или возмущаться его наглостью.

— И право обедать на дворцовой кухне, — наконец добавил Дайхиро и замолчал.

— Жизнь. — С этими словами Кудо встал. — Комната в трактире для ночлега и пятьдесят серебряных момме в месяц, чтобы ты не тратил время, воруя еду. Или я ухожу.

— Я согласен, — быстро ответил тануки. — Где нужно расписаться кровью? Кстати, я писать не умею. Могу просто крестик поставить? Ну или енотика нарисовать. Подойдет?

— Подойдет, — с обманчивой лаской в голосе согласился мужчина. — А писать мы тебя научим. Прямо сегодня и начнем.

— А потом он лег и смотрит на меня. А я стою рядом голая, чувствую себя — дура дурой. И смотрю на него. А он на меня. Потом говорит: «Ты что, малышка, сюда смотреть пришла?» — Оки скривилась при воспоминании.

— А ты?

— А я говорю: «Нет, господин».

— А он?

— А он: «Тогда прыгай сверху и работай». — И на жезл страсти свой показывает. — Оки снова скривилась. — Учили, говорит, тебя или не учили? Ну я и… Только как-то это…

Новоявленные гейши хором вздохнули.

Нет, обмен опытом получился вовсе не таким уж печальным. Рассказ Кумико, например, о ее бесплодных попытках пробудить «спящего воина» изрядно повеселил сплетниц. А Ичиго даже осталась довольна — купивший ее самурай был с ней ласков.

А вот Оки не повезло…

Никто из мужчин не проявил особой жестокости или грубости с майко на мидзуагэ. И все же обряд резко избавил от остатков иллюзий по поводу будущей профессии.

От прошедшей ночи осталось ощущение какой-то нечистоты. И сейчас, поливая друг друга горячей водой в купальне, девочки говорили и говорили, выплескивая свой страх, надежды и разочарования.

Совместное купание на следующий день после мидзуагэ — традиция. Как и последующая неделя воздержания. Мудрая традиция — вынесенные на суд подруг воспоминания теряют свою власть, перестают тревожить и мучить. И даже если во время мидзуагэ мужчина был неосторожен, недели хватит, чтобы гейша успела восстановиться.

— А ты почему не рассказываешь? — Кумико повернулась к Мие. На лице дочери самурая застыло искреннее сочувствие и беспокойство за подругу. — Все было настолько ужасно, да?

Мия сглотнула и отвела взгляд.

Она не чувствовала ни малейшего желания рассказывать подробности ночи с Акио Такухати. Даже запачканное откровением Асуки и отвратительной сценой в комнате госпожи Хасу воспоминание казалось Мие чем-то интимным, что предназначено только для двоих. Такими вещами не делятся даже с ближайшими подругами или матерью. Тем более их не отдают на поругание ровесницам.

Ее первая ночь с мужчиной была похожа на сладкую грезу, тогда как рассказы подруг больше напоминали липкий тягостный кошмар.

Нет, другие мужчины вовсе не были жестоки. Они просто отнеслись к майко как к товару. Думали о себе и своем удовольствии. Тот, который купил Оки, например, раздевая девушку, оценивал вслух ее тело, комментируя размер груди и форму ягодиц. Словно обсуждал удачно приобретенную вещь. Словно Оки не стояла рядом, дрожа от смущения и страха.

— Нет, — выдавила Мия, — не ужасно.

Мысленно она взмолилась, чтобы подруга перестала задавать вопросы. Но если боги и слышали ее молитву, они не вняли. Теперь на Мию смотрели уже все майко.

Кумико сморщила носик:

— Но ты отказалась стать наложницей господина Такухати. Значит, что-то было не так?

— Все было… нормально, — выдавила Мия.

«Нормально». Какое нелепое и неправильное слово для ночи, наполненной блаженством.

— Ага, «нормально». Поэтому на следующий день ты кричала, что скорее умрешь, чем пойдешь с ним.

— Я… что? — Мия растерялась. — Я не кричала!

Ичиго потянулась и хихикнула:

— Не думала, что даймё Такухати такой ужасный любовник. Или он заставлял тебя делать что-то противоестественное?

Теперь на Мию смотрели сразу семь пар глаз, полыхающих неуемным любопытством. На лицах ровесниц застыло предвкушение скандальных откровений, за которым пряталась ревнивая обида — почему ее выбрал красавец-генерал? Почему не меня?

Обида и желание убедиться, что правильно не выбрал — повезло, пронесло.

Одно слово, один намек со стороны Мии — и побежит, полетит сплетня, обрастая по дороге немыслимыми и жуткими подробностями.

— Да нет же! — с отчаянием воскликнула девушка. — Все было очень хорошо, правда!

— Тогда почему ты отказалась стать его наложницей? — резонно спросила Сизука.

Мия отвернулась.

— Я… просто не хочу быть наложницей, — с трудом выговорила она.

Кумико присвистнула, Оки покрутила пальцем у виска.

— Ну ты ду-у-ура, — протянула она, и Мие не захотелось спорить.

Походивший издалека на дыню предмет на поверку оказался человеческой головой. Акио поднял ее за хвост на затылке, вгляделся и яростно выругался.

Шедший за ним Нобу с испуганным возгласом шарахнулся в сторону.

— Чего прыгаешь? — сквозь зубы спросил даймё, поворачиваясь к младшему брату. Подвешенная за волосы голова в его руке закачалась. Отсветы фонарей скользнули по искаженным смертью чертам, создавая иллюзию, что покойник корчит гримасы.

— Нукекуби, — суеверно пробормотал юноша, чем вызвал презрительную ухмылку на лице старшего брата.

На чудовищного нукекуби, умеющего отделять свою голову от тела и отправлять в полет в поисках человеческого мяса, находка никак не тянула.

— Ты дурак? Это — Сабуро.

Нобу приблизился, опасливо принял из рук брата его страшный груз и издал горестный стон.

Лицо покойного кривилось в гримасе боли, свидетельствовавшей лучше любых сопроводительных записок, что конец его не был легким.

— Значит, сёгун все знает, — потрясенно пробормотал Нобу и поежился.