Глаза Тхана сверкнули:

— Она гейша? Ты совсем свихнулся? Променять магию и власть на смазливую шлюху!

Ему показалось, что порыв ураганного ветра приподнял и швырнул его об стену. Стальные пальцы сомкнулись на горле, не давая вдохнуть.

— Еще раз назовешь ее шлюхой, и я тебя ударю, — очень спокойно и ровно предупредил Джин, глядя брату прямо в глаза. Медленно разжал руку. — Прости, но у меня дела.

Тхан выругался ему в спину, растирая шею.

Вот ведь придурок упрямый! Все в точности, как сказал отец: брат свихнулся на какой-то девчонке.

«Клянись, что не дашь Джину сделать глупость, — зазвучал в ушах чуть дребезжащий, требовательный голос отца, — и, если понадобится, избавишь его от этой девки!»

Отец прав, брата нужно спасать. Иначе, зная Джина, можно не сомневаться: ради своей ненаглядной гейши он вышвырнет в помойную яму и брак с Тэруко Ясуката, и блистательное будущее правителя Оясимы.

Плохо сидеть в тюрьме. Грязно, темно и воняет нечистотами. Кормят один раз в день недоваренным рисом, а то и вовсе помоями, какие не всякая свинья жрать станет. И совершенно нет женщин.

Но хуже всего то, что в тюрьме невыносимо скучно.

Первые недели его хотя бы водили на допросы. Дайхиро славно развлекся, мотая нервы следователю. Поначалу тот никак не желал верить в рассказанную тануки версию событий и даже грозил пытками, но так и не привел угрозу в действие. Вместо этого после очередного допроса Дайхиро бросили в яму и забыли.

Пожалуй, это худшее, что могли с ним сделать. Одиночество и вынужденное безделье было для общительного и энергичного оборотня испытанием пострашнее пытки. Он развлекал себя, как умел: горланил песни, намеренно громко и фальшиво, прыгал по камере, разыгрывал в лицах смешные сценки, перевоплощаясь то в одного, то в другого участника действа. О предпринятых тануки попытках побега можно было написать трактат на пяти свитках. Дайхиро даже придумал название для будущего шедевра: «Сто один неудачный способ выбраться из одиночной камеры».

В темнице сёгуна всегда царила ночь. Стены глубокой — в три человеческих роста — ямы были укреплены стеблями бамбука. По скользкому полированному дереву не вскарабкалась бы и обезьяна. Сверху камеру, словно котелок на огне, прикрывала крышка, сплетенная из тростника, оттого на дне ямы было темно. Редкие солнечные лучи пробивались сквозь неплотное плетение, но почти не доходили до дна — сумрак сжирал их раньше.

Раз в день крышку приоткрывали, чтобы спустить пленнику воды и еды. Не будь этих визитов, Дайхиро решил бы, что о нем и вовсе забыли.

Скрип дерева над головой заставил оборотня проснуться. Он недоуменно заморгал, пытаясь приноровиться к сменившему тьму полумраку.

В прошлый раз еду приносили совсем недавно. Дайхиро готов был поспорить на свой хвост, что время следующей кормежки еще не пришло.

Вместо скудного пайка узника в яму спустился человек. Пока он слезал по деревянной лестнице, тануки щурил отвыкшие от света глаза, пытаясь рассмотреть гостя, но лица снизу было не разобрать. Только перед глазами покачивались полы темно-зеленого кимоно из неброской, но недешевой ткани. За пояс у незнакомца были заткнуты ножны, выдавая принадлежность к аристократии.

Самурай не успел спуститься с последней ступеньки на бамбуковый настил камеры, как Дайхиро принялся фиглярничать.

— Здравствуй, добрый господин! Ай как я рад — наконец-то у меня гости! Давай, проходи, садись. На пол, у меня тут все по-простому. Только не в тот угол. — Тануки ткнул пальцем за спину. — Туда я гажу, — с обезоруживающей откровенностью признался он.

— Хочешь выбраться из ямы, ёкай? — спросил незнакомец вместо приветствия.

Дайхиро разве что не запрыгал от восторга, но виду не подал. Уселся на пол, лениво почесал живот.

— Даже не зна-а-аю, — протянул он. — Мне здесь нравится. Тепло, уютно и кормят бесплатно.

Незнакомец рассмеялся — коротко и сухо, словно собака пару раз тявкнула. И опустился на корточки рядом.

Дайхиро разглядывал его, стараясь не выдать своего интереса. Не молод, но и не стар — на вид около тридцати лет. Некрасивое, но волевое лицо. Грубые черты, словно резчик по дереву сделал заготовку маски, да дорабатывать не стал, так оставил.

А глаза не светятся магическим пламенем. Совсем. Впрочем, такое бывало среди неродовитых самураев. Магия пробуждалась в них редкими вспышками, чаще в минуты сильных душевных волнений.

— Хочешь, — произнес он уверенно.

— Да я и так тут не задержусь. Какой интерес сёгуну кормить дармоеда?

— Верно, — согласился незнакомец. — Завтра тебя казнят за пособничество врагам и измену.

Оборотень почувствовал, как шерсть по всему телу становится дыбом. Да, он ожидал чего-то подобного. Тюрьмы Оясимы никогда не могли похвастаться избытком заключенных отнюдь не из-за законопослушности граждан. Преступников или казнили, или отправляли на каторжные работы. Дайхиро втайне надеялся, что и его сошлют на один из унылых северных островов, где в каменоломнях вчерашние воры и убийцы отрабатывали свой долг перед обществом. А уж сбежать по дороге или на месте он точно сумеет.

— Это же что такое? — возмутился тануки. — Меня нельзя казнить! Во-первых, я — ёкай и не подпадаю под законы человеков. Во-вторых, я невиновен и чист, аки цветок лотоса. В-третьих, я — монах, и Будда будет очень недоволен, если вы сотворите подобное с его верным учеником. А на что способен недовольный Будда, даже я боюсь представить! Ну и в-четвертых, без меня мир никогда не будет таким же замечательным и веселым местом, как со мной. Можешь спросить у любой вдовушки в окрестностях Синих гор. Ты даже не представляешь, сколько женщин сделаешь несчастными одним взмахом меча, изверг!

— Пинком ноги, — подсказал человек, слушавший эту речь с улыбкой.

— Что? Почему пинком?

— Тебя повесят. — Он жестом показал, как выбивает чурбан из-под ног висельника. — Смерть от меча только для благородных.

— Ну вот, дожили! — Дайхиро аж задохнулся от возмущения. — Чем это я тебе не благородный? Да я знаю имя своей прапрапра и еще десять раз «пра» бабки. Можешь сказать о себе то же самое? Да я…

Гость слушал поток его излияний, не перебивая. По лицу его гуляла все та же странная улыбка, а прищуренные глаза изучали оборотня.

— …и поэтому требую благородной казни! Так и передай сёгуну! — Тануки завершил свою пламенную речь, распушил усы и победоносно посмотрел на посетителя.

— Тебя повесят, — повторил человек. — Я знаю, что тебе просто не повезло польститься на обещанную шпионом горсть монет, но в глазах закона ты — изменник. И сёгуну плевать на твои требования. А теперь молчи и слушай, если хочешь выйти живым из этой ямы.

Он заговорил — коротко, по-деловому, рублеными фразами. Тануки слушал, и на лице его расцветала довольная улыбка.