конницы двинулась в путь, теряясь в поднятой пыли. Ну конечно, молодые и горячие жаждут мести. Предпримут вылазку и вернутся с докладом, чтобы уже персидский военачальник мог принять ответственное решение.

Между тем караван понемногу приближался, и до него оставалось менее часа ходьбы. Спустившись на равнину, Аристид потерял его из виду. Все, что он мог, – это отослать людей в нужном направлении и молча молиться, чтобы все это не оказалось ловушкой, устроенной с целью погубить их всех.

Глава 24

Ксантипп стоял на носу корабля и даже удержался на ногах, когда судно на полной скорости вылетело на берег. Корпус задрожал, киль прочертил борозду по волнистой глади песка, дерево застонало. Триера наконец остановилась и, словно выдохнув, осела. Слева и справа греческие гоплиты брели по воде, сойдя с лодок, или спускались с галер, лежавших на берегу, как огромные беспомощные киты.

В спешке и шуме, производимом людьми в доспехах, Ксантипп впервые за много лет ступил на персидский берег. На мгновение ему показалось, что земля задрожала под ногами, но, наверное, он просто слишком много времени провел в море.

Гоплиты выстроились в тени огромной гранитной горы. Спартанский царь, выпрыгнув из маленькой лодки, перешел вброд отмель. Соленая вода не особенно вредит бронзе, но воины вздрагивали, когда такая опасность угрожала в море железным мечам. Оружие в таких случаях разбирали, чистили и хорошо смазывали маслом, но эти меры помогали не всегда.

К выскочившим на берег кораблям привязывали канаты, которые крепились к бронзовым кольцам на корме тех галер, что оставались в проливе. Гребцы опускали весла и потихоньку тянули их на воду. Дело это было опасное, хотя море оставалось спокойным. Достигнув глубокой воды, корабли гордо выпрямлялись.

Ксантипп мысленно вознес благодарственную молитву. Перикл стоял на песке, держа в руках щит и копье и растерянно оглядываясь. Ксантипп проглотил подступивший к горлу комок страха. Его сын был слишком юн, чтобы находиться здесь в такой день.

– Перикл, иди сюда.

Ксантипп стиснул зубы так, что на скулах проступили желваки. Со всех сторон их окружали афиняне: люди проверяли оружие и экипировку и, несомненно, слышали, что он говорит сыну. Они знали, что он попросит их идти навстречу смерти и увечьям и сам пойдет вместе с ними. Его власть в присутствии врага была абсолютной, но и они были воинами, закаленными и суровыми. Они презирали бы его, если бы он отослал сына обратно. Ксантипп невольно скрипнул зубами, жалея, что мальчишка не остался на борту, как ему было велено.

– Я хочу нести копье для Арифрона, – уверенно сказал Перикл.

Выпяченный подбородок и поджатые губы – упрямое выражение, которое Ксантипп очень хорошо знал. Младший сын решил бросить ему вызов в открытую. Он был широк в плечах, мог бы сойти за гоплита и вклиниться в их строй. Но даже если бы гоплиты позволили это, они не приняли бы парня без шлема и щита. Все они знали друг друга, и это было частью скрепляющей их связи, когда друзья и племена шли бок о бок в фаланге. Посторонний не мог оказаться среди них. Нет, понял Ксантипп, у Перикла не было выбора. Мальчик напряженно ждал ответа, боясь, что отец отправит его прочь.

Ксантипп посмотрел на Арифрона в полном боевом облачении. Старший сын, по колено перепачканный белым песком, полагался на его решение. Вероятно, Перикл сначала обратился к отцу, иначе Арифрон сам отослал бы брата обратно. Они ждали, что скажет отец.

От волнения Ксантиппа затрясло, живот под нагрудником скрутило. Но вместе с тревогой росла и гордость – он стоял на вражеском берегу с сыновьями, с теми мальчишками, которых когда-то подбрасывал в воздух. До изгнания, до вторжения, до войны. Его жизнь навсегда бесповоротно изменилась в тот самый момент, когда Агариста впервые передала ему в руки Арифрона. В тот миг он разом превратился из сына в отца. И этому превращению сопутствовали радость и страх. В глубине души он сознавал, что не сможет защитить детей от всех жизненных опасностей, а если попытается это сделать, то погубит их наверняка. Но как бы то ни было, сейчас под мышками у него было мокро от выступившего пота.

Спартанцы бы его поняли, подумал он. Ксантипп слышал однажды сравнение жизни с ласточкой – вот она ныряет через окно в залитую солнцем комнату, а затем вылетает и исчезает в темноте. Если это и есть существование – независимо от того, что лежит за его пределами, – то ничто в мире не могло иметь большего значения, чем воспитание сына. Ничто. Говорили, спартанцы питают «презрение к удовольствиям» и замечают только то, что важно. Он не знал об этом, но такой образ жизни показался бы ему безрадостным. А вот вид Арифрона, сильного и здорового, в шлеме и поножах, и Перикла, со щитом за спиной и копьем в руке, отозвался в нем гордостью, объяснить которую он бы не смог.

– Пожалуйста, отец, – попросил Перикл, и Арифрон тоже кивнул в знак согласия.

– Что ж, очень хорошо, – выдохнул Ксантипп. – Держись поближе к брату. Прикрывай его спину в фаланге.

Он увидел, как блеснули слезы в глазах младшего сына, который от счастья не мог поверить, что его не отправляют на корабль. Мальчик сиял, как восходящее солнце, и Арифрон хлопнул брата по щиту, отчего тот зазвенел. Оба дружно рассмеялись, а Ксантипп снова ощутил тошноту в желудке и уже пожалел о принятом решении. Афиняне, когда он встречался с ними взглядом, кивали, одобряя его выбор. Перикл определенно пользовался популярностью в команде.

Фаланга выстроилась на берегу – плотный строй в восемь шеренг глубиной. Впереди их ждала тяжелая кровавая работа, к ожиданиям примешивались старые воспоминания, и лица мрачнели.

Эпикл собрал в строй афинских гоплитов и несколько небольших полисов. Выяснениями, кто здесь старший, он не занимался. Один из лохагов Кимона выделялся распухшей щекой и разбитой губой, но Эпикл и Кимон вместе осматривали строй, когда к ним подошел Леотихид.

Ксантипп отметил, что царь Спарты идет по песку легко, без видимых усилий. Он улыбнулся, подумав, что мужчины всегда оценивают один другого как перед боем, так и после. Такого рода оценка ничего бы не значила летним вечером в Афинах, но здесь, на вражеском побережье, царь Леотихид напомнил ему огромного кота, гибкого и сильного. Спартанец был в длинном красном трибоме, и белый гребень украшал его бронзовый шлем. Кроме того, на бедре у него был кожаный шнур, на ногах сандалии и поножи, за спиной щит и в руке копье. Волосы в тугих завитках на