деятельную жизнь, и подобные потери случались довольно редко, чтобы он подолгу из-за них переживал; кроме того, в конце концов, так он помогает Моррису. Портрет Элизабет вместе с тем он считал своим первобытным, самодельным тотемом; как однажды написала сама Присцилла, тот был не только его, но и им самим. Рано поутру в тот день он вспомнил о блистательно точной копии, которую написала Фиби. Для нее эта копия была трудом любви – любви к Уолтеру и к его творчеству. Она не станет возражать, что он немного попользуется им для своей защиты. Пока Присцилла спала, Уолтер, убрав оригинал подальше с глаз, оставил копию там, где она уж точно ее увидит. Она торжествующе отвезла ее Моррису, не успел догореть тот день.

Айрин и Моррис

1945–1963

Его любовник еще не умер, а Присцилла уже ранила Льюиса. Он сделался болезненно ревнив из-за того, что она убедила Морриса торговать картинами. Играя мучителя, Моррис никогда не упускал возможности описать долгие и частые визиты Присциллы к нему в квартиру, куда Льюису позволялось входить едва ли раз в месяц. Так Льюису удалось склеить из кусков историю их маловероятной дружбы. Случайно узнал он и об отношениях Морриса с Айрин, длившихся всю жизнь.

За неделю до встречи Морриса и Льюиса Айрин попросила брата стать художественным советником «Галереи Креймер». Свое предложение она обдумала тщательно. Возможность этого впервые пришла ей в голову, когда, изучив творчество Уолтера, она сумела восхититься охватом и глубиной догадок, высказанных братом. Если Айрин и сомневалась, нанимать его или нет, то лишь потому, что не доверяла своим предубеждениям в его пользу – и не только как брата, но и как самого любимого человека.

Айрин подступила с этим к Моррису тактично. Ясно дала понять, что действует отнюдь не из сестринской доброты. Подчеркнула, что получать он будет хорошее жалованье, равно как и комиссионные от продаж, и сам будет устанавливать свой рабочий распорядок. Объяснила, до чего кропотливо делала она свой выбор. Уже далеко не первый месяц ощущала она потребность нанять советника. Несколько видных кандидатов она оставила за скобками: Розенбёрг и Хесс[115] от связи с галереей чувствовали бы угрозу собственной независимости; Гринбёрг связался с бандой Рубина[116]. Она пришла к выводу, что Моррис подходит идеально, хоть он ей и брат. Если этот факт может ему, по чьему-либо мнению, повредить, она решила, что этот кто-то со своим мнением – дурак. Ей подавай только лучшее.

Такт Айрин выражал и ее пиетет, и ее приязнь. В первый, быть может, раз по отношению к Моррису она вела себя без единого следа попечительства. Признавала его своей ровней – не по уму (это она знала уже много лет), а как взрослого, способного управлять собственной жизнью. Порой Айрин сомневалась, выпадет ли ей испытать подобное счастье. Она приглядывала за Моррисом с его двенадцати лет.

Их родителям было уже под сорок, когда Моррис родился – через шесть лет после Айрин; когда она стала подростком, им уже перевалило за пятьдесят. Трудно им оказалось понимать своего мятущегося сына, а ему – их. Айрин сблизилась с братом, когда начала посредничать в семейных патовых ситуациях, которые в его подростковые годы случались все чаще и чаще. Моррис ей всегда нравился, и эта ее приязнь постепенно развилась в любовь – когда она стала распознавать в нем одаренного непредсказуемого мальчика.

Если Айрин и могла как-то примирить его с жизнью дома, то в школе ей для него мало что удавалось сделать – там, невзирая на все ее наставничество, успехи его оставались посредственны. В первый год старших классов Морриса у нее появился могучий союзник – его учитель истории по имени Арнольд Лёвенбёрг. Этот ученый австриец, чьи научные занятия прервались аншлюсом и войной, и он только заканчивал сейчас докторскую диссертацию, под равнодушием Морриса к занятиям распознал страстный и талантливый ум, который и взялся поднимать до подобающего уровня. Он подружился с мальчиком, знакомил его с наслаждениями живописи и музыки, ссужал пластинками и альбомами репродукций, рассказывал о жизни в Европе, где история вокруг тебя на каждом шагу, а произведения искусства признаны символами этой истории. Почти что мимоходом научил Морриса работать – анализировать прочитанное, организовывать написанное. К тому же мистер Лёвенбёрг требовал от своего ученика исключительных результатов: перво-наперво – чтобы тот стал лучшим в своем классе, затем – чтобы начал отвечать стандартам гимназии или лицея. Через некоторое время мистер Лёвенбёрг начал занижать Моррису оценки, если его работа недотягивала до этих стандартов, и другие учителя Морриса последовали его примеру с разнообразной и достаточной суровостью; этот благожелательный заговор к концу года превратил Морриса в лучшего ученика.

Арнольд Лёвенбёрг и Айрин подружились. Он ей давал ценные советы, когда она изучала историю искусства, и бесценно поощрял ее в начале ее карьеры; но даже с этим больше всего в долгу перед ним она чувствовала себя за то, что он усыновил Морриса.

– Вам никогда не следует забывать, – сказал он ей как-то раз, – что он интеллектуал… – это слово он произнес, причмокнув, чтобы его подчеркнуть, – и, быть может, однажды станет человеком необычайным, однако в стране алчности и спортивных матчей ему, конечно, предстоят трудности. – У него Айрин черпала уверенность, что не воспитывает талантливого изгоя и неудачника.

Моррис был странен, и ему нравилось быть странным. В отличие от Льюиса, он никогда не страдал без друзей и связанного с одиночеством отчаяния. Собратьев своих он оценивал проницательно, всякий раз зная, как заставить их восхищаться им, бояться его или с ним дружить. В глубине души он с облегчением поддерживал с ними дистанцию, считая ее привилегией, и это тревожило Айрин больше чего бы то ни было. Она предвидела, что он обречен на огорченье нелюбви.

Летом после первого года обучения Морриса у мистера Лёвенбёрга родители сняли дачу на озере Киамеша. Иногда на выходные туда приезжала Айрин. Однажды в пятницу ее неожиданно подвезли, и она приехала в деревеньку на несколько часов раньше. Перевалило за полдень. Родители куда-то ушли. Стоя в пустом доме, она услышала голос Морриса. Поискала его снаружи, затем в гараже, где поначалу его не увидела, потому что столкнулась кое с кем другим – юным другом Морриса Ирвином Холлом в одних трусах. Руки у него были связаны проволокой за спиной; стоял он на цыпочках, чтобы его не удавила петля из тонкой белой веревки, натянутой со стропила над головой. Когда Айрин, поддерживая одной