Фиби и удивилась, увидев тем утром в середине сентября Присциллу в мастерской, но приняла ее сразу же, и ее готовность в этом наконец обескуражила Присциллу и отбила в ней охоту вербовать Фиби. Та не проявляла никакого неодобрения Присциллы – и никакого ее одобрения. На подкаты Присциллы отвечала дружелюбно и с безразличием. Фиби слишком озабочена была собственной жизнью и своей буйно расцветавшей болезнью. Ей было все равно, останется Присцилла или уйдет.

Моррис навестил Уолтера незадолго до открытия ретроспективы. Присцилла прочла его статью в летнем номере «Новых миров»; та ошеломила ее больше, чем просветила. Уолтер ее заверил: никто никогда не поймет его так, как его поняла она, «однако здесь речь кое о чем совершенно ином – о том, куда движется его творчество, а не откуда явилось». При встрече она опасливо держалась от Морриса подальше.

Моррис был братом Айрин – факт поначалу зловещий, но со временем он подарил ей дружбу Морриса. На открытии она увидела, что он стоит в одиночестве перед «Парой на байдарке», вдохновленной Мане[111], и пренебрежительно озирает толпу вокруг Айрин. Присцилла подошла к нему.

– Похоже, прямо-таки бомба.

– М-мм.

– Должно быть, вы довольны.

– Доволен. Но что за выпендреж!

– Думаете? А у меня такое чувство, что Уолтер счастлив держаться в тени.

– Я не Уолтера имел в виду. Ох, ну почему же у меня такая ревнивая натура? У вас же, принцесса, есть полное право ходить павой.

Присцилла изо всех сил вцепилась в это откровение. У умницы Морриса имелась слабость. Он не был «дико ревнив» – если только не к Айрин.

Неделю спустя ей довелось использовать это открытие. Моррис позвонил: можно он к ним заглянет? Приезжайте не откладывая, сказала ему Присцилла. Моррис обнаружил ее в одиночестве и непривычно угрюмой. Спросил, что случилось. Ее первые увертки подогрели его любопытство. Извиняясь, она призналась, что беспокоится о его сестре. Она блистательная галеристка, Уолтер ею очень доволен, и тут что-то не так. Она не уверена, что именно. Возможно, Айрин лишь угадала величие в Уолтере, но на самом деле не поняла его. В каком-то смысле – вовсе не преднамеренно – она его эксплуатирует.

– Знаете, она продает «Еловую лису» «Чейзу-Манхэттену»? Картина должна быть в «Уитни»[112].

Фактически архитекторы здания лишь сделали предложение на картину; продана она еще не была. Ее полуправда, однако, лишь заострила то, что она имела в виду, и это тронуло Морриса. Пусть он с нею и не согласился, мягко заверив ее, что Уолтер в надежных руках, себе он сказал, что она права. Присцилле он посоветовал свои сомнения держать при себе. Пришел Уолтер, и втроем они заговорили о другом.

Если Присцилла об Айрин при Моррисе более не заикалась, она прилежно взращивала то расположение, которое, как она знала, тот к ней питал. Он был доволен, что ему что-то поверяют, был счастлив давать советы. Она же просила большего. Звонила и спрашивала его мнения о друзьях Уолтера. Когда они встречались на светских сборищах, она умоляла его выделить ей несколько минут на то, чтобы растолковать, что пытаются делать Стелла или Джадд[113]. Она с ним советовалась о том, где ей покупать лучшую копченую лососину ниже Четырнадцатой улицы. Обращала необычайное внимание на все, что бы он ни говорил. Если не считать Айрин, с самого детства ни одна женщина вокруг него не хлопотала, а у Присциллы в активе были ум, внешность и молодость. Как он мог противиться?

За обедом Моррис сказал ей:

– Насчет Айрин, может, вы и правы. – Присцилла прикусила язык, чтобы не ухмыльнуться. Этих слов она ждала в напряженном молчании.

– Считаете, для Уолтера я хороша?

– Вы лучше чем хороши. – Моррис шутил, Присцилла видела, что ее цель уже недалека. У нее появился союзник.

Но ей все равно требовался пакт о союзничестве. Как и любовь к ней Уолтера, симпатия Морриса может закончиться от каприза. Ей требовалось партнерство актов и фактов.

Вскоре после она у него спросила, почему он не зарабатывает на своих знаниях.

– Вам правда нравится выполнять всю грязную работу и видеть, как на ней наживаются другие?

Моррис ответил, что ему нравится свобода. Так можно работать, когда захочется, и спать до полудня. Перспектива взаимодействия с багетчиками, грузоотправителями и счетоводами едва ли ему улыбалась.

– Я бы все это могла делать, – сказала Присцилла. «С чего бы ей утруждаться?» – Чтобы знать то, что вы знаете. Я же должна чему-нибудь научиться.

Она заманила его молодыми художниками, воодушевленными перспективой его покровительства, и произведениями, выглядящими как выгодная добыча. Через неделю Моррис признался, что заинтересован. Он согласился на обкат.

После этого Присцилла сделала критический шаг. Она предложила Моррису – с учетом его способностей и приверженности, – что ему следует подумать о том, чтобы самому заниматься частью портфеля Уолтера.

– На это Айрин нипочем не согласится, – возразил он, – да и Уолтер вряд ли.

Присцилла ответила:

– Давайте я попробую.

Уолтер стал небольшой знаменитостью. О нем планировали публикации три глянцевых ежемесячника. Проявляли интерес музеи. Фиби полувсерьез предложила ему нанять себе светскую секретаршу. Воодушевленный вниманием общества, Уолтер знал, как защитить свою частную жизнь. Успех его никогда не посягал на его привязанность к Присцилле, и он даже связывал его приход с ее появлением: то нежданное счастье, что она ему подарила, казалось, распространилось и на восторги славы. Что бы ни делал Уолтер, он на протяжении каждого дня неизменно сознавал, что она восторженно завершит его своими буйными вокализами.

Художники и их галеристы не могут обойтись порой без недоразумений. В Уолтере любая размолвка с Айрин вновь вскрывала тот резервуар страсти, который его роман с Присциллой не вполне осушил. В ноябре Айрин продала «Подготовленное фортепиано» – одну из его любимых картин – коллекционеру в Де-Мойне. Уолтер пришел в ужас:

– Да он засунет ее себе в силосную башню, и ее больше никто и никогда не увидит.

В тот вечер Присцилла намекнула Уолтеру, что подобных недоразумений следует избегать. Неужели необходимо вверять все свои картины одному человеку? Уолтер ответил, что поскольку так много работ он оставил себе, то чувствует себя обязанным передать остальное Айрин. И все равно с Присциллой «в теории» он согласился.

Так у Присциллы возникла отправная точка. Она еще не сообщила Уолтеру, что Моррис тоже стал торговцем. Известие это она принесла ему на следующий день. Моррис – ровно тот, кто нужен Уолтеру: друг, понимающий его творчество, он никогда не допустит безответственности, продавая его.

Возможно, ответил Уолтер; но как же быть с Айрин? Когда