– Ваше сиятельство граф, мы пригласили вас сюда, чтобы предоставить вам гарантированное законом империи право защитить себя. – Не отрывая глаз от разложенных бумаг, Алафрид провел рукой по лицу, словно пытаясь разгладить появившиеся на нем морщины. – После чего определить вашу судьбу.

Гримберт ощутил едкую изжогу, от которой едва не заслезились глаза. Если бы гнезда нейрошунтов не были бы пусты, он решил бы, что «Тур» без спросу накачал его какой-то тонизирующей дрянью, от которой мысли съежились до размера пропитанных формалином ватных шариков.

– Определить мою судьбу? Не много ли вы на себя берете? – осведомился он нарочито небрежным тоном. – Я – вассал его величества, определить мою судьбу вправе только императорский суд!

– Я и есть императорский суд, – произнес Алафрид строго и спокойно, поднимая на него глаза. – И императорский палач, если понадобится.

Гримберт прикусил язык, сдержав приготовленную было тираду. В кресле напротив него восседал не Алафрид. Это был механический голем, сработанный в секретных императорских мастерских Аахена, воплощенная в металле и пластике функция, напялившая на себя содранную с Алафрида кожу и облачившаяся в его одежды. Столь бездушная, что невольно казалось, сядь на нее муха – мгновенно умрет, шлепнувшись на бумаги перед ним. Не человек – заведенный механизм с пружиной из нержавеющей стали внутри.

Гримберт невольно стиснул зубы. Еще в камере, зная, что его ожидает, он подготовил подходящую речь. В меру язвительную, в меру остроумную, пересыпанную сарказмом и тонкой лестью, призванную смутить вражеские порядки, лишить их инициативы и координации, запутать, закружить в водовороте смутных намеков, странных допущений и немыслимых догадок… Однако эта речь умерла, так и не родившись, под взглядом императорского сенешаля. Шлепнулась оземь, точно дохлая муха.

Гримберт только сейчас понял, что угнетало его с того самого момента, когда он переступил порог зала. Не оковы, к их весу он давно привык. Какая-то царившая в воздухе противоестественная сухость, сродни той, что он ощущал незадолго перед штурмом, в лангобардской степи. Сухость, высасывающая из тела кровь прямо сквозь кожу.

«Речь не пригодится, – вдруг осознал он, – потому что в этом зале не будет ничего такого, чего я ожидал, к чему внутренне готовился. Ни громких обвинений, ни шумных ссор, ни пафосных воззваний или лицемерных клятв». Люди, собравшиеся здесь, тоже казались сухими и неестественно сосредоточенными, будто явились для того, чтоб завершить какую-то скучную и не представляющую интереса формальность. Как жрецы, совершающие тягостный ритуал в честь давно умершего бога.

Он бессилен был вызвать в них даже ненависть.

– В чем меня обвиняют? – спросил Гримберт, сохраняя непроницаемое выражение лица.

– В катастрофе, – резко ответил сенешаль. – В самой страшной катастрофе франкского войска за последние двадцать лет.

Громкие слова нужны лишь для того, чтоб колебать воздух. Самые важные вещи в мире, будучи облеченными в слова, почти не порождают воздушных колебаний.

– Как? Мы не взяли Арборию?

Теодорик Второй встрепенулся в кресле, демонстрируя жирные складки на тощей шее.

– Победа была за нами! – провозгласил он. – Господь одарил нас испытанием, однако мы…

Алафрид поморщился. Он явно испытывал отвращение к этому брюзгливому бесцеремонному выпивохе, однако сейчас это служило слабым утешением для Гримберта. Все эти сидящие вокруг фигуры – лишь декорации, понял он, нужные для обрамления процесса, как картонные деревья обрамляют театральную сцену.

Сенешаль вновь опустил взгляд на бумаги. От его безразличного голоса Гримберту делалось еще более тошно, чем от всех устремленных на него взглядов, столь сухих и царапающих, что ему казалось, будто по его коже водят тупой деревянной иглой.

– Победа была за нами, – подтвердил он. – Мы взяли Арборию. Только такой ценой, о которой не могли даже предположить. И которая еще не раз отзовется нам и нашим потомкам. Но это, безусловно, была победа. Вам уже известно, какое имя она обрела? Что ж, возможно, вам будет небезлюбопытно узнать, господин маркграф, что наши потомки будут знать ее как Похлебку по-арборийски. Звучит не так поэтично, как многие другие, но я не могу отрицать, что суть передает совершенно верно. Это и была похлебка. Сваренная на костях лучших рыцарей империи.

– Так, значит…

– Мы взяли Арборию, – произнес человек с лицом Алафрида, разглядывая какие-то бумаги. – Но потеряли при этом всю Лангобардию. Проиграли едва только начатую военную кампанию, которая призвана была переломить в свою пользу ситуацию на Востоке. Потеряли единственный данный нам Господом шанс.

Приор Герард облизал свои тронутые некрозом губы.

– Чудовищные потери, понесенные нами при штурме, обескровили армию, – произнес он, пристально глядя на Гримберта из-под вспухших багровых век, тоже отмеченных гнилью. – Армия не разбита, но нуждается в долгом восстановлении и переформировании. Нужны свежие части, свежие доспехи, свежее мясо. Лангобарды, напротив, ощущают себя великолепно. Сдав с огромными для нас потерями один никчемный город, они получили возможность отойти, чтобы собрать резервы и стянуть силы к границе. Все их крепости получили дополнительный запас снарядов и ощетинились стволами. Все их рыцари призваны под знамя. Переправы подготовлены к взрыву, а в лесах укрыты огромные запасы ядовитых газов.

Он почтительно умолк, когда господин императорский сенешаль вновь заговорил:

– Это больше не будет легкой прогулкой в глубь их земель. Если мы попытаемся продолжить путь на Восток, каждый наш шаг придется столь щедро поливать кровью, что впору высадить лес.

Граф Лаубер молча слушал, время от времени кивая головой. Он выглядел случайным зрителем на этом представлении, ничуть в нем не заинтересованным и даже лишним. Но Гримберт знал, что от внимания графа не укрывается ни одно сказанное слово. Ни одна мелочь.

Возможно, он учел какие-то мелочи, упущенные им самим.

Глупо, бессмысленно, нелепо, но…

– Так вы решили назначить меня виновником провала? – Гримберт скрипуче рассмеялся, хотя, видит Господь, никогда смех не давался ему с большим трудом. – Возложить на меня вину за никчемно проведенный штурм? Браво!

Алафрид метнул в него взгляд, тяжелый, как кумулятивное копье. Этот взгляд, пожалуй, прожег бы цельнолитой стальной панцирь.

– Штурм захлебнулся из-за вас, маркграф. Пусть и с потерями, но он развивался согласно утвержденному мной плану. Прежде чем вы не ударили вероломно в спину наступающим порядкам наших союзников-квадов. Это полностью дезорганизовало наступление. Прочие части, решив, что Туринское знамя перешло на сторону лангобардов, были вынуждены остановить прорыв или даже вернуться на прежние позиции. Возникли хаос и паника. Которыми лангобарды не преминули воспользоваться. А наши основные силы под управлением графа Лаубера, вместо того чтоб овладеть рубежами и задавить сопротивление, были вынуждены отклониться, чтобы нейтрализовать угрозу в тылу.