было известно о том, что ее друг тайно помогал врагу России и использовал ее как потенциального соратника в этой интриге. Он всех вводил в заблуждение, включая самого себя. В январе 1757 года Екатерина выразила свои истинные чувства в письме Бестужеву: «Я была рада услышать, что наша армия в скором времени <…> выступит в поход. Я умоляю вас убедить нашего общего друга [Степана Апраксина] после того, как он разобьет короля Пруссии, вернуться в свои родные пределы, чтобы мы больше не испытывали тревоги».

В действительности же, еще до своего отъезда, Апраксин часто посещал великую княгиню и объяснял ей, что плохое состояние русской армии делало зимнюю кампанию против Пруссии нежелательной и что было бы лучше отложить поход. Эти разговоры не были предательством – примерно такие же беседы Апраксин вел и с императрицей, и с Бестужевым, и даже с иностранными послами. Но суть состояла в том, что императрица запретила Екатерине принимать участие в каких бы то ни было политических делах. А великая княгиня, вероятнее всего, проигнорировала эти указания и обсуждала подобные вопросы с Хэнбери-Уильямсом. Однако если это и случилось, она не знала, что общается не только со своим близким английским другом, но и с человеком, который наверняка передаст ее слова королю Пруссии.

32

Понятовский

Станислав Понятовский, молодой польский дворянин, которого представили Екатерине в тот вечер, когда она познакомилась с сэром Чарльзом Хэнбери-Уильямсом, происходил из древнего аристократического рода. Его мать являлась дочерью Чарторыжских – одной из самых знатных польских семей. Она вышла замуж за Понятовского, а Станислав был ее младшим сыном. Молодой человек обожал свою мать и находился под присмотром старших братьев и дядей – двух самых влиятельных людей в Польше. Семья надеялась на политическую поддержку России, чтобы положить конец правлению избранного короля Августа II Саксонского и основать исконно польскую династию[4].

В восемнадцать лет Станислав стал путешествовать по столицам Европы в сопровождении свиты из слуг. С собой он возил впечатляющую папку рекомендаций. В Париже он был представлен королю Людовику XV и мадам Помпадур. В Лондоне – королю Георгу II. Он уже встречался с Чарльзом Хэнбери-Уильямсом прежде, и когда дипломат был назначен английским послом в Россию, он пригласил Станислава сопровождать его в качестве секретаря. Мать и дяди молодого человека были довольны: это предложение предоставляло Чарторыжским возможность укрепить свои дипломатические позиции в Санкт-Петербурге и, соответственно, дать Станиславу шанс начать государственную карьеру. Оказавшись в российской столице, Хэнбери-Уильямс полностью доверился молодому секретарю. «Он позволял мне читать тайные депеши, шифровать и расшифровывать их», – вспоминал Станислав. Сэр Чарльз арендовал особняк на берегу Невы, из окна которого открывался вид на Петропавловскую крепость и ее золотой шпиль высотой в четыреста футов. Он использовал этот дом и в качестве посольства, и в качестве места для проживания.

Станислав Понятовский был на три года моложе Екатерины и не мог соперничать с Салтыковым в мужской красоте. Невысок ростом, близорук, он имел лицо в форме сердца, карие глаза, ярко выраженные надбровные дуги и острый подбородок, но при этом говорил на шести языках, был обаятелен и умел вести беседу настолько хорошо, что его везде принимали с удовольствием. В свои двадцать три года он являлся образцом молодого, утонченного европейского аристократа. Екатерина впервые встретила подобного человека: он словно вышел из блистательного мира, описанного мадам де Севинье и Вольтером, и это было ей особенно по душе. Он говорил на языке Просвещения, мог непринужденно общаться на абстрактные темы; в один день он был мечтательным и романтичным, в другой – по-детски непосредственным. Екатерина оказалась заинтригована. Однако Станислав был лишен двух качеств. Молодому поляку не хватало оригинальности, и он не обладал достаточной серьезностью. Екатерина быстро осознала эти недостатки и смирилась с ними. Никто не знал об этом лучше, чем сам Станислав. В своих мемуарах он признавался:

«Прекрасное образование помогало мне скрыть мои умственные недостатки, поэтому многие ожидали от меня больше, чем я мог им дать. Я был достаточно умен, чтобы участвовать в любой беседе, но моих знаний не хватало, чтобы долго и подробно рассуждать по какому-либо вопросу. От природы я имел склонность к искусству. Однако моя праздность помешала мне всерьез заняться искусством или наукой. Я работал либо очень много, либо не работал вовсе. Я мог хорошо разбираться в делах. Сразу же подмечал недостатки планов или недостатки тех, кто их предлагал. Но мне нужен был хороший советчик, когда я сам пытался что-либо планировать».

Для столь искушенного человека во многих вопросах он был на удивление неопытным. Он обещал матери не пить вина или крепкого алкоголя, не играть и не жениться до тех пор, пока ему не исполнится тридцать лет. Кроме того, по собственному признанию, Станислав обладал еще одной необычной чертой, довольно странной для человека, который добился общественного успеха в Париже и других столицах.

«Сперва я был удален от распутства строгим воспитанием. Затем стремление проникнуть в тот слой, который принято называть (особенно в Париже) хорошим обществом и удержаться там, предохраняло меня от излишеств во время моих путешествий. Наконец, целая вереница престранных обстоятельств, сопровождавших любовные связи, которые я заводил за границей, дома и даже в России, сохранила меня в неприкосновенности для той, которая с этого времени стала распоряжаться моей судьбой».

Иными словами, до встречи с Екатериной он оставался девственником.

Понятовский обладал и другими качествами, привлекательными для гордой женщины, оказавшейся отвергнутой и покинутой. Его преданность доказала ей, что она способна вызывать не только страстное желание. Он восхищался не только титулом и красотой, но также умом и темпераментом Екатерины, и они оба понимали, насколько она превосходила его в этом плане. Понятовский был нежным, внимательным, чутким и верным. Он учил Екатерину получать удовольствие от жизни, сохраняя при этом осторожность, с ним она познала страсть в любви. И он помог ей прийти в себя.

В самом начале их отношений Екатерина имела трех союзников. Одним из них был Хэнбери-Уильямс, двумя другими – Бестужев и Лев Нарышкин. Канцлер дал понять, что хотел бы подружиться с Понятовским в интересах Екатерины. Нарышкин также быстро взял на себя роль друга, спонсора и советчика нового фаворита. Подобную функцию он уже исполнял во времена романа Екатерины с Салтыковым. Когда Нарышкин слег в лихорадке, он послал Екатерине несколько писем, написанных изысканным слогом. Содержание было пустяковым – просьба прислать фрукты и варенье, – но стиль писем оказался таким, что Екатерина почти сразу же догадалась: автором являлся не сам Нарышкин. Позже он признался, что письма сочинил его новый друг, граф Понятовский. Екатерина поняла, что,