Несколько дней спустя настроение Петра изменилось, из задиры он превратился в просителя. Он сказал Екатерине, что Брокдорф посоветовал ему взять взаймы у императрицы денег, чтобы оплатить его расходы по Гольштейну. Екатерина поинтересовалась, существовали ли другие способы решить проблему, и Петр ответил, что покажет ей бумаги. Она просмотрела их и заявила, что, по ее мнению, ему не стоит просить деньги у тетки, в которых она скорее всего откажет, поскольку за шесть месяцев до этого уже дала ему сто тысяч рублей. Петр проигнорировал ее совет и все равно попросил деньги. В результате, как заметила, Екатерина, «он ничего не получил».

Несмотря на то что Петру велели ликвидировать дефицит бюджета Гольштейна, он решил перевезти часть гольштейнских войск в Россию. Брокдорф, желая сделать приятное своему повелителю, одобрил это. Размер контингента был скрыт от императрицы, которая ненавидела Гольштейн. Ей передали, что такой пустяк даже не стоит обсуждений и что контроль со стороны Александра Шувалова убережет эту затею от лишних затруднений. По совету Брокдорфа Петр попытался скрыть скорое прибытие гольштейнских солдат и от своей жены. Когда Екатерина узнала об этом, она «ужаснулась тому отвратительному впечатлению, которое этот поступок великого князя произведет на русское общество и даже на императрицу». Когда батальон прибыл из Киля, Екатерина стояла рядом с Александром Шуваловым на балконе дворца в Ораниенбауме и смотрела, как пехота в синих гольштейнских мундирах марширует мимо них. Лицо Шувалова подергивалось.

Вскоре возникли новые неприятности. Поместье Ораниенбаум охраняли солдаты Астраханского и Ингерманландского полков. Екатерине передали, что когда эти люди увидели гольштейнских солдат, они сказали: «Эти проклятые немцы все преданы прусскому королю; предателей приводят в Россию». В Санкт-Петербурге одни считали пребывание гольштейнцев скандальным, другие – смешным. Екатерина же находила эту затею «уродливой проказой, и довольно опасной». Петр, который во времена Чоглоковых надевал синий гольштейнский мундир лишь тайно у себя в покоях, теперь почти все время ходил в нем, за исключением тех случаев, когда ему приходилось являться к императрице. Воодушевленный присутствием солдат, он присоединился к их лагерю и почти все свободное время занимался их муштрой. Однако солдат нужно было кормить. Сначала маршал имперского двора отказался взять на себя такую обязанность. Но в конце концов, уступил и приказал слугам и солдатам из Ингерманландского полка приносить еду для гольштейнцев с дворцовой кухни. Лагерь находился в некотором отдалении от дворца, и русские солдаты не получали никакой компенсации за лишнюю работу. В ответ они говорили: «Вот мы стали лакеями этих проклятых немцев». А придворные слуги, которым поручали подобную обязанность, вторили: «Нас заставляют служить этому мужичью». Екатерина решила «держаться как можно дальше от этой опасной ребяческой игры. Камергеры нашего двора, которые были женаты, имели при себе своих жен; это составляло довольно многочисленную компанию, кавалерам нечего было делать в гольштейнском лагере, из которого Его Императорское Высочество не выходил. Таким образом, вместе с этой компанией придворных я уходила гулять как можно чаще, но всегда в сторону, противоположную от лагеря, к которому мы близко не подходили».

30

Английский посол

Однажды ночью под конец июня 1755 года в разгар белых ночей, когда солнце оставалось на небе даже в одиннадцать часов вечера, Екатерина выступала в роли хозяйки на ужине и последовавшем за ним балу во дворце Ораниенбаума. Среди гостей, выходивших из длинного ряда карет, был и вновь назначенный английский посол, сэр Чарльз Хэнбери-Уильямс. Во время ужина англичанина посадили рядом с Екатериной, и они с удовольствием провели вечер в обществе друг друга. «Так как он был очень умен и образован и знал всю Европу, с ним нетрудно было беседовать», – писала Екатерина. Позже ей передали, что сэр Чарльз получил от вечера такое же удовольствие, как и она.

Перед ужином Хэнбери-Уильямс представил Екатерине молодого польского дворянина, графа Станислава Понятовского, приехавшего в Россию, чтобы выполнять обязанности его секретаря. Сэр Чарльз за ужином разговорился с Екатериной, и она часто бросала взгляды на второго гостя, чья грация и элегантность выделяли его среди танцующих. «Английский посланник сказал мне много хорошего о графе, – вспоминала она в своих «Мемуарах», – и подтвердил то, что я уже знала, а именно: в то время его отец и семья его матери, Чарторыжские, составляли русскую партию в Польше». Они послали сына в Россию и поручили его заботам посла, чтобы он смог обогатить свои знания о восточном соседе Польши. Поскольку Екатерине лично задали вопрос о том, может ли чужеземец преуспеть в России, она решила высказать свое мнение и ответила, что в целом Россия являлась «для иностранцев пробным камнем», мерилом их способностей, и тот, кто добьется успеха в России, сможет достичь его в любой стране Европы. Она продолжила, что считает это правило непогрешимым, «нигде, как в России, нет таких мастеров подмечать слабости, смешные стороны или недостатки иностранца; можно быть уверенным, что ему ничего не спустят, поскольку всякий русский в глубине души, естественно, не любит ни одного иностранца».

Пока Екатерина изучала Понятовского, молодой человек осторожно разглядывал ее. Позже, ночью, по дороге из Ораниенбаума он вступил с послом в длинную, горячую дискуссию по поводу великой княгини, и двое мужчин: один сорока семи, другой – двадцати трех лет, обменялись лестными впечатлениями о ней.

Та летняя ночь положила начало близким личным и политическим отношениям между этими тремя людьми. Понятовский стал любовником Екатерины, а Хэнбери-Уильямс – ее другом. В следующие полтора года английский дипломат оказывал ей финансовую помощь и даже пытался использовать ее влияние во время великого дипломатического кризиса, положившего начало Семилетней войне.

Сэр Чарльз Хэнбери-Уильямс родился в богатой семье из Монмутшира. Его юность прошла в окружении английских пейзажей и прекрасных поместий, садов с подстриженными зелеными газонами и портретами Гейнсборо. Окончив Итон, он женился, стал отцом двух дочерей и был избран в парламент от партии вигов под руководством сэра Роберта Уолпола. Он стал завсегдатаем модных лондонских салонов и завоевал репутацию элегантного, остроумного собеседника и поэта-сатирика, хотя и не особенно выдающегося. В конце тридцатых сэр Чарльз потерял жену и отказался от политики в пользу дипломатии. На первых двух постах в Берлине и Дрездене его остроумия, обаяния и утонченных английских манер оказалось недостаточно для выполнения дипломатических обязанностей. Он пришелся не ко двору Фридриха II – монарха-интеллектуала. В Дрездене его остроумие и сатира оказались еще менее востребованными. Затем благодаря политическим связям на родине он получил назначение в Санкт-Петербург, где был тепло принят, поскольку, по слухам, привез с собой достаточно золота, чтобы открыть многие двери и обзавестись полезными знакомствами. Однако при дворе Елизаветы элегантный