жаловалась на его поступок. Он мне ответил и пришел ко мне; ему нетрудно было меня успокоить, потому что я была к тому очень расположена».

Возможно, Екатерина и успокоилась, но обмануть ее не удалось. Когда Сергей Салтыков снова уехал, на этот раз в Гамбург, он навсегда ушел из жизни великой княгини. Их роман продлился три года и доставил ей много страданий, однако она не держала на него зла, и самым нелицеприятным ее высказыванием на его счет было следующее: «Он умел скрывать свои недостатки, самым большим из которых была любовь к интригам и отсутствие принципов. Но эти пороки я не смогла разглядеть в то время». Став императрицей, она сделала его послом в Париже, где он продолжал волочиться за женщинами. Несколько лет спустя, когда один дипломат предложил перевести его в Дрезден, Екатерина написала просителю: «Он совершил недостаточно глупостей, не так ли? Если вы готовы за него поручиться, можете послать его в Дрезден, но он станет пятым колесом в вашей карете».

29

Ответные меры

В ту одинокую зиму, когда родился Павел, Екатерина решила изменить свое поведение. Она выполнила свои обязательства, ради которых приехала в Россию, подарив стране наследника. А теперь в награду за это она оказалась в полном одиночестве в маленькой комнатке без своего ребенка. Екатерина решила защититься. Обдумав свое положение, она попыталась рассмотреть его с новой точки зрения. Она не могла находиться рядом с ребенком, но после его рождения ее собственное положение в России укрепилось. Это осознание подтолкнуло ее к принятию решения «дать почувствовать тем, которые мне причинили столько различных огорчений, что от меня зависело, чтобы меня не оскорбляли безнаказанно».

Она появилась на публике в феврале на балу в честь дня рождения Петра. «Я заказала себе для этого дня великолепное платье из голубого бархата, вышитое золотом», – вспоминала она. Тем вечером она выбрала своей мишенью Шуваловых. Члены этого семейства, считавшие себя неприкосновенными до тех пор, пока Иван Шувалов находился в связи с императрицей, имели обширные связи при дворе, были необычайно подозрительными и внушали всем такой ужас, что ее нападки на них стали настоящей сенсацией при дворе. Екатерина не упускала возможности выразить свои чувства:

«Я выказывала им глубокое презрение, я заставляла других замечать их злость, глупости, я высмеивала их всюду, где могла, всегда имела для них наготове какую-нибудь язвительную насмешку, которая затем облетала город и тешила злобу на их счет; словом, я им мстила всякими способами, какие могла придумать; в их присутствии я не упускала случая отличать тех, кого они не любили. Так как было немало людей, которые их ненавидели, то у меня не было недостатка в поддержке».

Не зная, как перемена в поведении Екатерины повлияет на их дальнейшую судьбу, Шуваловы искали поддержки у Петра. Гольштейнский бюрократ по имени Кристиан Брокдорф приехал в Россию, чтобы служить гофмейстером Петра, являвшегося герцогом Гольштейна. Брокдорф слышал, как Шуваловы жаловались великому князю на Екатерину, и стал убеждать мужа приструнить свою жену. Но когда Петр предпринял такую попытку, Екатерина уже была во всеоружии:

«С этой целью Его Императорское Высочество однажды после обеда пришел ко мне в комнату и сказал, что я начинаю становиться невыносимо гордой и что он сумеет меня образумить. Я его спросила, в чем состоит эта гордость? Он мне ответил, что я держусь очень прямо. Я его спросила: разве для того, чтобы ему понравиться, нужно гнуть спину, как рабы турецкого султана? Он рассердился и сказал, что он сумеет меня образумить. Я спросила у него: «Каким образом?» Тогда он прислонился спиною к стене, вытащил наполовину свою шпагу и показал мне ее. Я его спросила, что это значит, не рассчитывает ли он драться со мною; но тогда и мне нужна шпага. Он вложил свою наполовину вынутую шпагу в ножны и сказал мне, что я стала ужасно зла. Я спросила его: «В чем?» Тогда он мне пробормотал: «Да по отношению к Шуваловым». На это я отвечала, что это лишь в отместку и что он хорошо сделает, если не станет рассуждать о том, чего не знает и в чем ничего не смыслит. Он стал говорить: «Вот что значит не доверяться своим истинным друзьям, и выходит плохо. Если бы вы мне доверялись, то это пошло бы вам на пользу». Я сказала ему: «Да в чем доверяться?»

Тогда он стал говорить мне такие несуразные вещи, настолько лишенные самого обыкновенного здравого смысла, что я, видя, как он просто-напросто заврался, дала ему высказаться, не возражая, и воспользовалась перерывом, удобным, как мне показалось, чтобы посоветовать ему идти спать, ибо я видела ясно, что вино помутило ему разум и лишило его всякого признака здравого смысла. Он последовал моему совету и пошел спать. От него уже тогда начало почти постоянно нести вином вместе с запахом курительного табаку, так что это бывало буквально невыносимо для тех, кто к нему приближался.

Это столкновение вызвало у Петра тревогу и замешательство. Никогда прежде супруга ему не противоречила, а напротив, всегда потакала, выслушивала его планы и жалобы, пыталась подружиться с ним. Теперь перед ним была другая женщина, спокойная, уверенная в себе, насмешливая, свободная, она казалась ему совершенно незнакомой. Впоследствии его попытки угрожать ей стали более осторожными и не такими частыми. Супруги все больше отдалялись. Петр продолжал поддерживать отношения с другими женщинами и по старой привычке рассказывал о них Екатерине. Она все еще была ему полезна и помогала выполнять обязанности, которые казались великому князю сложными или затруднительными. Петр, как наследник престола, все еще внушал ей надежду, что она будет императрицей, когда он сам станет императором. Однако она уже пришла к выводу, что судьба ее зависела не только от мужа. Екатерина являлась также матерью будущего императора.

Вечером того же дня, когда между ней и Петром произошло столкновение, Екатерина играла в карты в гостиной, в этот момент появился Александр Шувалов. Он напомнил ей, что императрица запретила женщинам носить кружева и материи, которые Екатерина тем не менее продолжала использовать. Тогда Екатерина сказала ему «что он мог бы не утруждать себя сообщением мне этого объявления, потому что я никогда не надеваю ни одной из материй, которые не нравятся Ее Императорскому Величеству; что, впрочем, я не полагаю своего достоинства ни в красоте, ни в наряде, что, когда первая прошла, последний становится смешным, что остается только один характер. Он выслушал это до конца, помаргивая правым глазом, как это было у него