нас двоих. Правда, немного с нами посидел и сам мужичок, рассказал вкратце, как ловит этих крупных креветок и управляет всем этим небольшим хозяйством, с несколькими домиками и маленькой электростанцией. Именно такие электростанции, с моторчиком на бензиновом ходу и радиатором водяного охлаждения ещё недавно были чуть ли не в каждой районной типографии – на случай перебоев с подачей электроэнергии, а ещё раньше, в пору моего детства, ими оснащались кинопередвижки, курсировавшие по сёлам, в которых вообще ещё не было электроснабжения. А потом мужичок ушёл к себе, оставив нас за столом и телевизором вдвоём.

Утром мы встали хорошо отдохнувшими, искупались в чистых водах этой маленькой скрытной бухточки, позавтракали с пивом и оставшимися от ужина креветками, а потом уж распрощались с гостеприимным хозяином этой уютной базы отдыха. А после обеда мы были уже в Славянке, и я проводил Ивана Григорьевича на очередную «Комету», отходящую во Владивосток. Уверен, ничего компрометирующего завод и его народных контролёров этот «строгий» проверяющий не увёз с собой.

Откровенно говоря, в достопамятные 70-е годы минувшего века подобные «миротворческие» операции с проверяющими любых рангов уже вообще были в порядке вещей и практически повсеместно. Даже сам наш всеми уважаемый Михаил Матвеевич, собираясь в очередную командировку в Москву в своё министерство, обычно нагружался различными деликатесными подарками не столько для давних друзей, сколько для очень нужных столичных людей. Эпоха такая была – сплошного дефицита…

Приходилось исполнять и другого характера директорские просьбы. Вот, например, звонит мне директор из Москвы, где он находился в новой командировке, и не на завод, не секретарю парткома, а вечером на мою квартиру: как раз накануне районной партийной конференции:

– Послезавтра, к началу работы конференции, я буду в Славянке, подготовь мне выступление на две-три странички…

Как не выполнить такое поручение? Собрал по отделам необходимую информацию, сел за пишущую машинку. В день конференции, за полчаса до её открытия, в фойе заводского дома культуры увидел директора – он как раз подходил к столу регистрации делегатов, и отдал ему эти три машинописные странички. Он бегло пролистал их, поблагодарил и прошёл в зал. Когда началась конференция, я увидел его уже среди членов президиума за длинным столом на сцене, накрытом шелковистой красной скатертью: он склонился над листками бумаги, как я понял, с моей заготовкой, так сказать, болванкой его речи и что-то быстро писал, перечёркивал и снова писал. Когда пришла его очередь выйти к трибуне, я достал из кармана пиджака копию моего машинописного оригинала и стал ради любопытства сверять с ним произносимую речь выступающего. Совпадение оказалось, к моему разочарованию, всего процентов на 50–60. Но тут же и утешил себя: а всё-таки и это не мало. Одним словом, помог как смог.

Однако всё чаще эти неожиданные дополнительные просьбы-задания стали сказываться на выполнении моих собственных штатных обязанностей. Сначала я перестал ежемесячно выпускать большую стенгазету, ограничившись её выпуском только к очередным праздникам. Затем пришлось сократить до одного-двух раз в неделю 15-минутные выпуски радиогазеты. Кроме того, ближе к концу моего второго года работы на заводе меня стали всё больше загружать непосредственно партийной работой: штатный секретарь парткома В. Д. Михеев стал часто отсутствовать по причине болезни, и бремя его партийных забот как-то совсем незаметно переместилось на плечи его заместителя, каковым и являлся я собственной своей персоной. В результате я стал реже писать в газеты, особенно в краевые, приходилось готовить и проводить заседания парткома. И, что особенно прискорбно, пришлось напрочь забыть о своих ещё совсем недавних литературных увлечениях. А Василий Дмитриевич, даже когда выходил на работу, в последнее время, вообще, стал каким-то безучастным ко всему человеком. Резко изменилось и его отношение лично ко мне: раньше это был доброжелательный и очень общительный человек, а теперь вдруг замкнулся, ушёл в себя. Сначала я это всё списывал на его болезнь, но потом участились со стороны моих хорошо знакомых ребят прозрачные намёки на то, что в каких-то высоких местных кругах вроде бы ходят упорные слухи об уходе Михеева к концу года с поста секретаря парткома и возможном избрании меня на его место. Сопоставив всё это, я подумал: не дай Бог. И в самом деле, по горло хватило этой прелести, когда пришлось мне побывать чуть больше года партгрупоргом в Хабаровской Высшей партийной школе. И тогда я понял, что надо действовать, иначе тут можно заклякнуть надолго, если не навсегда.

Позвонил давнему знакомому Бобыкину, по-прежнему работавшему заместителем редактора газеты «Красное знамя» и ведавшему всей корреспондентской сетью газеты в крае. Он пообещал подумать. А совсем скоро Пётр Иосифович позвонил и сам: есть, мол, вакансия, приезжай, поговорим. Директора как раз не было, накануне он снова отбыл с чемоданом деликатесов в командировку в Москву: вряд ли он согласился бы с моим экстренным желанием уйти с завода на чисто журналистскую работу. Может, я и ошибался, думая так, но судьбу испытывать не стал. И отпросился у заместившего директора Геннадия Ивановича на денёк съездить во Владивосток по личным делам.

Бобыкин встретил меня дедовским ворчанием по поводу моего ухода из газеты два года тому назад и без перехода сразу предложил такой вариант: должность собственного корреспондента газеты в трёх северо-западных районах края – Дальнереченском, Красноармейском и Пожарском. Место дислокации корреспондентского пункта предстояло выбрать мне самому, а, вернее, в каком из трёх райцентров мне смогут предоставить подходящую квартиру – для проживания семьи и моей работы.

Домой я вернулся в смешанных чувствах. Во-первых, возвращение к любимому делу – это, конечно, даже очень здорово. Причём случилось это так просто и быстро. Однако надо было ещё уволиться с прежней работы, где приютили в трудное для меня время и, как я всё больше и больше убеждался, где мне грозил нежеланный должностной рост, стоило только дождаться очередного отчётно-выборного собрания заводской партийной организации. Честное слово, я очень боялся, что с директором может состояться не очень простой разговор, и вряд ли он меня так же легко отпустит. Но и тут мне повезло: придя утром на работу, я узнал, что Максимов ещё не вернулся из Москвы, и снова пошёл к Карабанову. Геннадий Иванович к моей просьбе отнёсся вполне доброжелательно, ведь уходил я не куда-нибудь, а на прямую работу по своей профессии и в краевую партийную газету «Красное знамя», одну из самых старейших и лучших в нашей стране. Кстати, это было моё второе уклонение от возможного перехода на непосредственную партийную работу, к которой я никогда не испытывал даже минимального влечения. Первый раз это случилось тремя годами ранее, когда тогдашний заведующий сектором печати крайкома партии